Прохлада, тишина и какой-то особый, почти осязаемый покой…  Хосефе казалось, он струится от алтаря, расходится волнами по маленькой церкви, и, если замереть на молитвенной скамье, не шевелясь, даже не дыша, то он окутает тебя, как тончайшее шелковое покрывало, ляжет прохладной рукой на твое плечо, и, несомненно, это будет рука ангела.

Священник, не пожалев для Хосефы Марии де Вальдеспино-и-Витриан наставлений, ушел облачаться для мессы. Наставления всегда были одни и те же, повторялись раз за разом, как ритуал, и Хосефа относилась к ним, как к ритуалу. Смиренно, доброжелательно, но не принимая их близко к сердцу.
Почитай отца своего и ту женщину, что заменила тебе мать. Молись Господу нашему и Пречистой Деве Марии. Соблюдай чистоту в делах и помыслах, твори добрые дела по мере сил. Не поддавайся греху тщеславия и праздности.
Дочь дона Гаспара Луиса Джеронимо де Вальдеспино-и-Бьера выслушивала эти слова с кротко опущенным взором, а потом забывала о них. В церковь она ходила не за советами – о чем ей советоваться со священником? Не за отпущением грехов – какие в семнадцать лет грехи? А за вот этим волшебным, знакомым с детства, чувством покоя. она отдавалась ему целиком, и тогда, как награда, в кротком лице Пречистой Девы Хосефе мерещилось полузабытое уже лицо ее матери, умершей так рано.

В пятнадцать лет, очарованная латынью, позолотой, мрачным мистицизмом литургии она раздумывала о том, чтобы уйти в монастырь, но отец запретил даже говорить об этом, а брат высмеял это благочестивое намерение. Единственная, кто ее поддержал – и это тогда очень удивило Хосефу Марию – это ее мачеха. Сейчас, спустя два года, девушка начала догадываться, почему.  Мачеха была еще молода и красива, но она, Хосефа Мария де Вальдеспино-и-Витриан была еще моложе и гораздо красивее. У мачехи все было позади, а в настоящем - бездетный брак с суровым и требовательным доном Гаспаром. У ее падчерицы все впереди, и планы на ее замужество строились самые грандиозные. С тех пор, как ей исполнилось пятнадцать, не было недостатка в претендентах на ее руку, но отец имел на Хосефу свои планы. Дочь была его гордостью, и брак ее должен стать его гордостью.

Спохватившись, что такие мысли не слишком подходят для храма, Хосефа торопливо перекрестилась, сжимая в пальцах четки. Гладкие коралловые бусины уже нагрелись от горячей девичьей ладони.
Иглесия де Нуестра постепенно наполнялась шорохами, шепотом, звуком шагов. К счастью, тут никогда не бывает людно, и это хорошо, покой, струящийся от алтаря не иссякнет, его хватит на всех…
Вздохнула, зашевелилась служанка, сопровождавшая госпожу в церковь – ей интереснее было посмотреть на входящих, чем любоваться затылком Хосефы, под черной мантильей которой матово светились жемчужные заколки и высокий гребень.
Свечи тихо таяли, оплакивая восковыми слезами грехи рода человеческого.
– Росита… - тихо позвала Хосейфа служанку. – Напомни мне после мессы зайти и купить шелка, я вышью покрывало на  алтарь.
В благодарность за покой, ценности которого она еще не понимала до конца. Который она охотно меняла на развлечения, тяготясь даже теми часами, что отведены нам природой для сна. Сон в семнадцать лет лишь вынужденная уступка, остановка между днем вчерашним и днем сегодняшним. Но все же, что-то заставляло ее время от времени приходить сюда, и ждать снисхождения благодати…

Когда пришедшие вознестись душой к богу встали, встала с колен и Хосефа Мария, немного сожалея про себя, что закончился ее немой разговор с тишиной и благодатью.
- In nomine patris et filii et spiritus sancti, - провозгласил священник, обводя строгим, торжественным  взглядом свою паству.
- Amen, - выдохнули присутствующие в едином порыве.
И огни свечей затрепетали.
- Amen, - прошептала Хосефа, перекрестившись.
Молитвенная скамья, которую она занимала, была в первых рядах, и девушке всегда казалось, что месса служится только для нее. Все это для нее – блеск дарохранительницы и золотого распятия, ангельская белизна одеяния святого отца, истого испрашивающего благословение божие на свершение таинства. В этом не было особенного тщеславия или самолюбования. В этом солнечном, ярком, волнующем мире все было для нее – лучшие цветы, прозрачность моря, кроваво-аметистовые закаты и нежнейшие рассветы…

Служанка недовольно зашелестела юбками, вставая ближе к госпоже, и только тогда дочь дона Гаспара обратила внимание, что двое незнакомых мужчин подошли и встали довольно близко, так близко, как никто в этой церкви – не слишком богатой, не слишком многолюдной – не осмелился бы встать к Хосефе Марии де Вальдеспино-и-Витриан.
Выразительно взглянув на Роситу, девушка указала ей глазами на алтарь, призывая к порядку. И все же сама не удержалась, взглянула на незнакомцев. Одно мгновение – не больше, но любопытство сильнейший искус даже для самых благочестивых душ. Правда, что можно увидеть за одно мгновение? А раз так, то и грех ее невелик.

Пять мальчиков с тонкими нежными голосами запели псалом, и Хосефа подхватила торжественную мелодию, чуть склонив голову, по-детски прижимая к груди руки с четками. Взгляд ее больше не блуждал по сторонам, а был прикован к распятию. На деревянном кресте мучился Спаситель, и из ран его текла кровь. Хосефа знала, что кровь – это краска, раскрашенный гипс, но все равно, в сердце что-то сжималось. Страх, и любопытство, и вера – вера, которая жила в сердце, не в разуме.
Отец Игнасио открыл тяжелую библию, и молящиеся сели на скамьи, готовясь слушать, внимать, сокрушаться в сердце своем... или же просто отдаться своим мыслям.
- На вас смотрят, госпожа, - злой гадюкой прошипела Росита, всегда готовая блюсти честь хозяйки даже в ущерб своей. – Те, двое.
- Пусть смотрят, - как можно равнодушнее ответила Хосефа Мария, но все же едва заметно улыбнулась. Не тем, кто смотрит, а себе. И богу, который дал ей молодость и красоту, ничуть не сомневаясь в том, что он тоже любуется ею и улыбается ей в ответ.

Отредактировано Хосефа де Вальдеспино (2017-12-16 20:26:28)

Не сразу донна де Вальдеспино-и-Витран осознала, что что-то неуловимо изменилось для нее в самом воздухе церкви. Только на середине проповеди (сегодня священник говорил о Иосифе и о снах фараона, о семи годах тучных и семи голодных) поняла, что исчезло это чувство покоя, и стены церкви стали подобны пустой скорлупе… И вроде бы все было как обычно, голоса и шелест страниц, но что-то не так.
Когда она украдкой бросила взгляд туда, где стояли незнакомцы, возле скамей было уже пусто, и даже Росита, успокоившись, молилась – она всегда молилась об одном – о замужестве для себя, хотя уверяла Хосефу, что молится о замужестве для нее. Но к чему об этом молиться? Это отец решает, и только отец, пусть и говорят, что браки свершаются на небесах…

К святому причастию Хосефа Мария подошла одной из первых, испытывая – вот же странность – облегчение. Окончание мессы давило на ее плечи, заставляя мечтать о глотке свежего воздуха.
Пресный вкус облатки, сладость вина, благословение, принятое с глубоким поклоном… Дочь дона Гаспара поспешила к выходу, не понимая себя и сердясь на себя за это непонимание.
Росита семенила сзади, неся в руках подушечку для преклонения коленей,  мешочек с молитвенником и четками. Ее бы воля, они ходили в другой храм, из тех, где собираются самые благородные господа и дамы, только вот госпожа хотя и молода, но упряма. По душе ей эта маленькая церковь, почти без украшений, хотя Гавана богата и щедра к Богу и красивым женщинам, отдавая им самое лучшее, шелка и парчу, золото и драгоценные камни, ладан и амбру.

У чаши со святой водой Хосефа остановилась, сразу поняв – вот он, виновник произошедших перемен. Тот, кто смотрел на нее так пристально, тот, от кого бежала тихая благодать. Поняв, и преисполнившись неприязни.
Неудивительно – подумалось ей – что нынче не слышно шелеста ангельских крыл, не снисходит на них покой и умиротворение… или не на них, а только на нее, Хосефу Марию? Но все в этом человеке было противно покою. Он был как вызов молитвам, весь, от властного лица с требовательным, горящим взглядом, до тяжелой шпаги – войти в храм с оружием!
- Госпожа?
Росита, встрепенувшись, поняла, что проворонила нечто важное. Но как теперь вмешаешься?
А молодая госпожа, вспомнив о том, что неприлично смотреть в лицо незнакомому мужчине, опустила глаза, потянувшись к святой воде.
Сегодня все было не так.
Вернее, все пошло не так, когда этот незнакомец и его товарищ появились в храме.

Святая вода всегда холодна и чиста, в этом холоде есть своя строгость и вопрос – а достоин ли ты чистоты? Чист ли ты сам? Хосефа перекрестилась, чувствуя прохладную влагу на кончиках пальцев.  Отделяя себя этим крестным знамением, защищая себя от пристального взгляда незнакомца, от его слов, непонятных и тревожащих ее. Или то не слова, а сам голос, которым они произнесены? Дочь дона Гаспара умела принимать восторженные мужские взгляды и хвалы своей красоте, умела принимать признания – кто не готов влюбиться в семнадцатилетнюю красавицу, дочь богатого плантатора? Но сейчас она смутилась и, пожалуй, испугалась.
В этом мужчине ощущалась сила, женщина всегда чувствует подобные вещи, даже юная и невинная. Ощущалась решимость брать то, что придется ему по нраву. Такие как он были жизнью колоний, их сердцем, они заставляли кровь – то есть золото и рабов, течь без перерыва, они защищали свое и безжалостно отбирали чужое. Это был другой мир, отличный от того, в котором, как в клетке и светлого камня и цветов, держали Хосефу Марию, для ее же блага и безопасности, разумеется. И, нет, не желала она броситься навстречу этому миру. Она желала вернуться обратно, в свою золоченую клетку, к отцу и брату, к книгам и вышиванию, и, может быть, только изредка вспоминать этот горячий взгляд. Замирать сердцем, вот как сейчас… Но радоваться тому, что больше его не увидит. Как не увидит пожар в джунглях или наводнение, или еще что-то из тех бедствий, что способны подхватить и смести тебя с лица земли, как былинку.
– Вы кощунствуете, - тихо и строго ответила она незнакомцу. – Покайтесь, и просите благословений у святого отца.
Товарищ незнакомца выступил из тени, вмешавшись, и Хосефа кивнула ему, даруя прощение.
– Да будет мир в вашей душе. Пойдем, Росита.

Солнце ударило по глазам, окатило горячей волной, смывая с кожи, с души след, оставленный взглядом незнакомца. Голоса, крики, смех, откуда-то ветер донес обрывки песни – протяжной, гортанной…
К крыльцу церкви подошли черные слуги с носилками для дочери дона Гаспара. Блестела эбеновая кожа, золото ошейников, переливалась вышивка на алых шелковых занавесках – желанное убежище, и Хосефа Мария спряталась за ними. Спряталась, и, почувствовав себя в безопасности за их прозрачной завесой, взглянула на крыльцо церкви, ожидая, не появится ли он…

Росита покаянно вскрикнула.
– Я забыла ваши четки в церкви, госпожа! Простите, я быстро, сейчас вернусь…
– Не нужно! Я хочу домой!
Именно потому, что девушке хочется еще раз увидеть дерзкого незнакомца при свете дня, она не хочет оставаться тут ни мгновением дольше.
Носилки дрогнули, чуть покачнулись. В жарком мареве солнце тоже будто дрожало.
– Посмотришь на солнце – ослепнешь, – пугал ее в детстве брат.
А что будет, если взглянуть в темноту? В непроглядную темноту, как в ту, что Хосефа различила в глазах незнакомца. Девушка сердито раскрыла веер, обмахнулась, словно это могло прогнать нежеланные мысли. Нет. Она не будет думать об этом.

Всю дорогу до дома Хосефа Мария была молчалива и задумчива, но, шагнув за порог, оставила все волнения дня, сразу окутанная подобострастной заботой слуг, прохладой и роскошью, неведомой на континенте. Росита – смазливая креолка с личиком хорошеньким и хищным, заторопилась снять с госпожи туфельки и шелковые чулки, вынуть из волос тяжелый гребень… а сама опасливо вслушивалась в раскаты мужских голосов, доносившихся из библиотеки. Дон Гаспар и его единственный сын и наследник, дон Августо, ссорились.
- Что там опять? – Хосефа вытянулась на кушетке.
Росита сделала страшные глаза двенадцатилетней девочке в пестром тюрбане – и тут же мерно затрепетали перья огромного опахала.  Сама она обтирала прохладной водой запястья Хосефы Марии и тонкие щиколотки. Маленькая хитрость, чтобы вернуть бодрость в середине жаркого дня. Росита много знала, все креолки знают много, у них это в крови. Как увлечь мужчину, как удержать… Она многое могла бы рассказать молодой госпоже, или ее мачехе, которая томилась в этом замужестве, медленно увядая. А ведь она еще очень красивая женщина. Но – каждый сам за себя. У господ свой мир, у слуг свой.
- Я узнаю, если хотите, - живо отозвалась она.

- Не стоит.
Росита вздрогнула, опахало замерло. Донна Хосефа недовольно приподнялась на локте, взглянув на вошедшую женщину. У мачехи была раздражающая привычка ходить совершенно бесшумно. Подкрадываться. Вынюхивать и выведывать. А потом, со святым лицом докладывать мужу о малейших провинностях пасынка и падчерицы. С недостаточно старательными слугами она расправлялась сама, с помощью маленького хлыста с золотой рукояткой.
- Донна Лоренца…
Хосефа опять легла, предпочитая смотреть на потолок, расписанный сценками из жизни богов и богинь, достаточно целомудренными сценками, ее девичий взгляд ничто не оскорбляло. Но лучше что угодно, чем лицо мачехи.
- Значит ли это, что вам известно о причине ссоры?
- Конечно! – в голосе донны Лоренцы нескрываемое самодовольство. – Ваш брат опять просит у отца позволения отправиться в море. Но я пришла не за этим… Нынче вечером аудиенция у губернатора, дон Гаспар желает, чтобы мы его сопровождали. Наряд он вам уже выбрал.
Хосефа взглянула на мачеху из-под густых ресниц. Донна Лоренца уже предвкушала веселье, новости из Метрополии и свежие сплетни.

К вечеру жара спала и Хосефа поддалась тому веселью, что предшествует самому празднику и является важной его частью. Она смеялась шуткам Роситы, потребовала принести драгоценности матери (предмет зависти донны Лоренцы), переговаривалась с братом, который ходил за дверью ее комнаты, чтобы повести к отцу, рассказывая о ком-то, кто должен быть на приеме.
- Этот Парго – он сущий дьявол, Хосефа, сущий дьявол!
- А звучит так, как будто ты им восхищаешься.
Хосефа появилась на пороге – по шелку цвета слоновой кости текла вышивка, по нежной коже стекал жемчуг и гранатовые подвески.
- Так и есть, сестра. Сегодня им будут все восхищаться. Все женщины и мужчины.
Молодой дон Августо подал сестре руку, хладнокровно подсчитывая, во что обошелся отцу этот туалет, по отношению к нему дон Гаспар был, пожалуй, прижимист. Но с другой стороны, Хосефа тот же товар, а товар надо выставлять в самом выгодном свете.
- Только не я, Августо, - надменно вскинула подбородок Хосефа Мария. – Пойдем. Не будем заставлять отца ждать.

Отредактировано Хосефа де Вальдеспино (2017-12-17 10:54:41)

- Что хорошего в сплетнях, Августо? Перестань. Ты сын своего отца. Твое будущее уже определено, как и мое.
Хосефа не бунтовала против подобного положения вещей, находя их естественным. Чрезмерные надежды отца на ее блестящий брак не вступали в спор с ее сердцем, потому что ее сердце молчало, влюбленное, пожалуй, пока что лишь в себя самое. И поэтому она не понимала тихого бунта старшего брата. Чем плоха его судьба? Чем она хуже той, что определена ей? Каждому из них с рождения определена своя роль, и следовать ей их долг и добродетель!
Но все же, не смотря на праведные речи, донна Хосефа чуть привстала на цыпочки, чтобы рассмотреть того, о ком говорили так много. Гребень из матовой белой кости добавлял ей величественности, а каблуки атласных туфель – пару дюймов, но все же девушка досадовала на свой невысокий рост, лишь только по плечу отцу и брату.
- Фелипе-и-Техера-Мачадо, - старательно повторила она, как урок, который нужно запомнить.
- Ну да, - с некоторым раздражением отозвался брат. – Я говорил тебе о нем, его еще называют Амаро Парго. Маэстро Парго.
Отповедь сестры раздражала, но и не возразишь же ей под взглядами стольких гостей, вот и приходится улыбаться.
Мачеха обернулась, посмотрела многозначительно, обмахнувшись веером.
- Идите сюда, Хосефа. Вам будет лучше видно… и вас.
Дон Августо побагровел, но его сестра только поджала плечами и встала рядом с мачехой.  Они уже поприветствовали губернатора, выслушали его милостивые заверения в совершеннейшем счастье видеть семейство дона Гаспара на празднике, и теперь могли вволю разглядывать гостей и обмениваться впечатлениями.
- Вот тот, о ком говорит ваш брат, Хосефа…

Между полумраком церкви и сиянием торжественной залы огромная разница, но все же Хосефа его узнала. Узнала больше по чувству опасности, по взгляду и очерку твердых губ, по чему-то неуловимому, что отпечатывается в сердце женщины куда вернее цвета глаз или даже имени… Узнала, и почувствовала, как на щеках загорелся жаркий румянец.
«Благословите меня, прекрасная дама».
- И что, он действительно так храбр, как говорит о нем мой брат? – небрежно поинтересовалась она у донны Лоренцы.
- О да, - со смешком ответила она, не отводя взгляда от почетного гостя этого вечера. – О, да.
В голосе и взгляде второй супруги дона Гаспара читалась затаенная тоска, причина которой была непонятна семнадцатилетней Хосефе Марии. Да и не до мачехи ей было. Теперь она могла сделать то, о чем думала, садясь в носилки. Теперь она могла разглядеть этого дерзкого незнакомца, имя которого ей теперь было известно. И не показаться при этом слишком смелой или бесстыдной. Среди стольких взглядов, жадных, любопытных, восхищенных, неприязненных, что значит один единственный – ее?

Дон Гасапр Луис Джеронимо де Вальдеспино-и-Бьера являлся прекрасным образчиком колониального дворянства. Высокий, с сединой на висках, лихо закрученными усами и непоколебимой уверенностью в том, что внутри своего маленького мира – в доме и поместье, на плантациях и руднике – он бог и цезарь. Таких вот цезарей, чье богатство составляли обширные сахарные и табачные плантации, тут было с десяток. Каждый, помимо спеси и богатства, мог представить блестящую родословную, идущую до какого-нибудь идальго по имени Педро или Хуан или Луис, который триста лет назад отправился из благословенной Испании на войну за души и золото, да так и не вернулся обратно. Они стояли рядом, готовые поддержать друг друга, если речь пойдет об увеличении пошлины или снижении цен на ром или табак, и грызться между собой за спорные границы поместий или старые обиды, которые тут, в колониях, бережно передавались в семьях, как драгоценности, от отца к сыну. Испанская честь предписывала их холить и лелеять…

Дон Августо покинул было мачеху и сестру, чтобы присоединиться к разговорам плантаторов, но отец велел ему вернуться к женщинам.
- Сестра – вот твоя забота, - проворчал он, и дон Августо понял, что это наказание за сегодняшнюю вспышку своеволия.
- Такой цветок, как донна Хосефа нуждается в хорошей охране, - усмехнулся один из гостей.  – Право, дон Гаспар, подумайте над моим предложением. Мы соседи, а значит вам не придется страдать от разлуки с дочерью.
- Я подумаю, подумаю, - добродушно кивнул дон Гаспар, не имевший ничего против разлуки с дочерью, при условии, что муж ее будет титулован и влиятелен.
Ему нужна сильная дружественная рука при дворе. Очень нужна. Что толку в хороших урожаях на плантациях, если его нельзя превратить в звонкое золото?
Но от необходимости дать более определенный ответ (которого он хотел избежать) дона Гасапара избавило появление маркиза Зелада. Бедняга выглядел так, будто по нему уже сегодня можно читать заупокойную молитву. Кого-то пришлют на его место, если что?
А с губернатором шел герой нынешнего вечера.
К приватирам знать относилась с восхитительным лицемерием. Их подвиги восхваляли но в хороших домах их не принимали, хотя молодежь, сыновья надутых спесью плантаторов, искала дружбы этих пиратов, видя в них то, чего они, чаще всего, лишены – воплощение краткой земной проходящей славы. Земной. Но такой заманчивой! Дон Августо даже рискнул пренебречь прямым приказом отца, и остался неподалеку с плохо скрытой тоской рассматривая Амаро Парго, о котором только недавно рассказывал Хосефе. Может быть, ему стоит выпить вина? Может быть, после пары добрых бокалов он найдет кого-то, кто его представит маэстро Парго?

- Смотрите, Хосефа, ваш отец говорит с губернатором!
Мачеха улыбалась, улыбка была любезной только на первый взгляд, Хосефа Мария это знала. Она не любила донну Лоренцу, донна Лоренца не любила ее – это была данность, которая устраивала их обоих. Но приязни и неприязни не имеют значение, когда ты в таком блестящем обществе. Имеет значение, как ты стоишь, как улыбаешься и кланяешься и к какой семье принадлежишь.
Чернокожие слуги ловко сновали среди толпы гостей, разнося напитки. Было жарко, пили много – и женщины и мужчины.
К концу вечера чья-нибудь горячая кровь непременно вскипит…
Хосефа кивнула мачехе.
- Интересно, о чем?
- О делах, конечно, дорогая Хосефа, которыми нам не следует забивать свои головы.
Это была такая явная насмешка над словами дона Гасапра (он действительно так говорил), что послушная дочь вспыхнула от негодования.
- Но почему бы нам не подойти? - добавила мачеха.
Торжественность вечера постепенно спадала, уступая место веселью. Правила приличия строги, но тем сладостнее их нарушать. Сколько записок будет передано украдкой? Сколько нежных слов сказано тайком? С каким удовольствием донна Лоренца пожала бы чью-то руку, обменялась признанием. С кем-то вроде этого маэстро Парго. Вот это мужчина, а не его древнее подобие, вроде ее супруга и повелителя.
И, подхватив падчерицу под руку, донна Лоренца отправилась в свой маленький крестовый поход – на другой конец зала. Донна Хосефа подчинилась, влекомая любопытством не таким откровенным, но все же и оно было достаточно сильно.

Отредактировано Хосефа де Вальдеспино (2017-12-18 08:36:31)

Появление женщин вызвало среди мужчин понятное оживление. Правда, это означало, что в скором времени прочие дамы – жены, дочери и сестры, присутствующие в этом зале и пока что держащиеся чуть в сторонке, последуют смелому примеру донны Лоренцы, а их отцам и мужьям придется искать новое тихое место для бесед. Слишком многое надо было обсудить этим господам, чтобы тратить время на глупые улыбки и комплименты черным очам, алым губам и что там еще имеется у каждой дамы в наличии от природы.
Но все же женская красота воистину удивительная сила…
- Вы счастливец, дон Гаспар! Две таких редкостных драгоценности в вашем доме!
Донна Лоренца, добившись, наконец, делаемого – мужского внимание к своей особе, улыбалась, многозначительно, загадочно, и каждая вторая ее улыбка доставалась Амаро Парго.

«Вижу, что вы искренне набожны», - сказала мачеха, и донна Хосефа увидела четки в руках почетного гостя губернатора. Ее четки. Те самые, что были забыты ею в церкви нынче днем. И что-то захолодело в ней, от неожиданности, а может быть, от испуга, а потом налилось жаром, растеклось по венам…
Это было очень странное чувство, разобраться в котором молодая девушка не смогла бы при всем желании. Для этого требовалось гораздо больше жизненного опыта и мудрости, чем было дано семнадцатилетней Хосефе Марии де Вальдеспино-и-Витриан.
Четки, которые она привыкла держать в руках, которые перебирала перед сном, читая молитвы – не слишком горячие, от которых часто отвлекалась мыслями… Эти четки были у маэстро Парго! И вряд ли это было случайностью, если вспомнить его взгляд и слова там, в Иглесия де Нуестра.
Для чего он взял их? Для чего принес их сюда?
Ответы на эти вопросы Хосефа пыталась прочесть на лице приватира, и неприязнь, которую она почувствовала к этому дерзкому мужчине еще в церкви, росла с каждым мгновением. Он держался с её отцом так уверенно, так твердо, как будто… как будто имел на это право!
По лицу «гаванской розы» пробежала тень, что было замечено внимательным поклонником, тем, кто соблазнял дона Гаспара близким соседством.
- Хотите прогуляться, донна Хосефа? – вкрадчиво осведомился он. – Тут слишком жарко, но можно выйти на террасу.
- Дон Августин проводит сестру, - распорядился заботливый отец, убирая, тем самым, от Амаро Парго слишком красивую дочь и слишком восхищенного им сына. Ишь, смотрит с таким восторгом, будто перед ним предстал сам святой Христофор, никак не меньше. С женой он разберется позже. Когда он выбрал донну Лоренцу, то считал, что ее молодость гарантирует ему продолжение рода, плантатор не отказался бы еще от пары сыновей, но она (разумеется, она, дон Гаспар и подумать не мог, что дело в нем) оказалась бесплодна. И теперь ее молодость и привлекательность были ему как бельмо на глазу.

Дон Августин поклонился губернатору и  отцу, поклонился с любезной, открытой улыбкой почетному гостю. Улыбка эта означала, что он весьма и весьма не прочь позже свести с Амаро Парго более тесное знакомство.
- Надеюсь, мы еще увидимся, маэстро Парго. Мне было бы очень интересно послушать о ваших подвигах из ваших уст. Пойдем, Хосефа, я отведу тебя на воздух, сегодня и правда, необычайно душно.
Дочь дона Гаспара поклонилась гостям и, не переча, положила свою ладонь на руку брата. Есть правила, которые нужно соблюдать. Особенно – женщинам. А, поскольку у Хосефы ни разу не было веских причин желать эти правила нарушить, то и подчинялась она им легко, почти без досады.
Но все же, отойдя на несколько шагов, девушка не удержалась – обернулась взглянуть на Амаро Парго, гадая, увидятся ли они еще раз. И получит ли она обратно свои четки.

Улыбка донны Лоренцы из поощрительной стала нетерпеливой, а потом и вовсе увяла. Столь волнующий ее воображение приватир предпочитал деловую беседу с ее супругом. С другой стороны, кажется, дон Гаспар осознал, что перед ним некто, кто может помочь ему в его затруднениях и сменил гнев на милость, и даже пригласил маэстро Парго к ним в дом. Донна Лоренца вновь воспряла духом, надеясь… кто знает, на что?
Но кто знает, как это тяжело, каждое утро всматриваться в зеркало, высматривая на своем лице признаки увядания, выдергивая первые седые волосы из смоляных кудрей? А вечером ложиться в постель к старику, который если и возжелает ее, то уж точно не в состоянии разжечь вожделение в ней.

– Мы будем очень рады принять вас, маэстро Парго, - негромкий голос донны Лоренцы был приветлив, но все же, чуткое ухо (более чуткое, чем у дона Гаспара) различило бы в нем дразнящие нотки обещаний. – Вам следовало бы почаще приглашать гостей, мой дорогой супруг. Хотя бы для того, чтобы Хосефа могла выбрать себе мужа по сердцу.
– Я сам выберу дочери мужа по сердцу, – недовольно отозвался плантатор. – Уж наверное, я больше понимаю в этом, чем Хосефа… Буду ждать вас завтра к вечеру, маэстро!
Откладывать столь многообещающий разговор дон Гаспар не собирался, чем скорее они придут к согласию, тем скорее сахарный тростник и медь превратятся в золото. Конечно, золотом этим придется поделиться э этим пиратом, но теперь приватир Парго ему, пожалуй, даже нравился. У него, хотя бы, есть голова на плечах, чего не скажешь о его домочадцах.
– Я недоволен вами, Лоренца, – угрожающе прошептал он жене. – Но мы поговорим об этом вечером.
Жена да убоится мужа своего.
Дон Гаспар особенно любил это высказывание апостола Павла. Апостол Павел хорошо понимал самую суть брака.

На террасе было действительно прохладнее, чем в зале, куда не попадал ветер с моря. На границе яркого света темнота казалась особенно загадочной и манящей. Время от времени в ней исчезал то один гость, то другой. Тайно содеянное тайно и судиться будет – рассуждал высший свет Гаваны, ночью отдаваясь страстям, порой доходящим до жестокости, а днем замирая в истинно-испанской чопорности и стыдливости.
Пахло цветами, солью, опасностью и вином. Хосефа присела на скамью… тут ей было спокойнее, а вот Августо, похоже, не терпелось вернуться. Он мерил шагами террасу, обрывал бутону у цветов, стоящих в огромных вазах, то и дело поглядывал туда, где свет и шум голосов.
– Если хочешь – иди. Я немного посижу одна и тоже вернусь.
– Ты уверена?
– Августо, что со мной может тут случиться? А вот ты ходишь, как тигр по клетке, и у меня от этого болит голова. Иди! Я тоже скоро приду. Просто не попадайся на глаза отцу.
Дон Августо благодарно кивнул и вернулся в зал. Меньше всего ему хотелось сторожить сестру, когда там ведутся разговоры о войне!
Хосефа улыбнулась и прикрыла глаза, стараясь отделить звуки ночи от шума, который доносился из распахнутых настежь окон. И постепенно ей это удалось. Ветер в листьях, ночная птица, шорох чьих-то быстрых крыльев… Ей будет не хватать всего этого, когда отец отправит ее в Испанию, но, наверное, она привыкнет. Наверняка, привыкнет.

Принято считать, что если девушка ищет уединения и тишины, то она желает без помех помечтать о мужчине, которому отдано ее сердце. Сердце Хосефы Марии было свободно. Но мужчина нашел ее сам… Вот что бывает, если начинаешь слишком пристально вглядываться в темноту, даже если при этом твои глаза закрыты.
Как ни был тих шепот Амаро Парго, а Хосефа все же вздрогнула и открыла глаза, такие же черные, как бархат ночного неба, только вместо звезд в них отражалось танцующее пламя светильников. К их огню на террасу слетались ночные бабочки, яркие, крупные. Обжигали крылья, падали на мраморный пол.

Он стоял у скамьи и протягивал ей четки. Коралл мягко светился в его ладони, такой теплый, живой, и Хосефа бездумно протянула руку, чтобы взять их. Протянула… и замерла, остерегаясь коснуться мужской ладони. Бог знает, почему.  Это был не страх, нет. Единственная дочь дона Гаспара при всей своей красоте и юности вовсе не была хрупким, беспомощным созданием, иное дело, что воспитание и традиции скрывали до времени его твердость, которую отец снисходительно называл «упрямством» и добавлял многозначительно, что «немного перца блюдо не испортит» и что «хороший муж быстро с этим справится». Говорил, и посматривал то на портрет своей покойной супруги, то на супругу ныне здравствующую…

Итак, Хосефа Мария не боялась Амаро Парго, не боялась того, что он может быть дерзок с ней или неучтив – сам его голос и взгляд сейчас убеждал ее в обратном. Но она хорошо помнила, какая сила шла от него, когда он говорил с губернатором и ее отцом, и какой огонь был в его глазах там, в церкви. На это окликалось что-то затаенное, женское, что пряталось в ней, в самом сердце, как бутон цветка, готовое вот-вот раскрыться. Но самолюбивый нрав донны Хосефы протестовал против такой метаморфозы… вернее, против того, кто подталкивал ее к ней.

Решившись, она взяла четки, и девичья ладонь ощутила их жар. Так горячи бусины никогда не были.
– Да, я думала, что потеряла их в церкви. Всему виной моя рассеянность.
«А вовсе не вы».
На этот раз они не были в храме господнем, и Хосефа позволила себе взглянуть прямо в лицо маэстро Парго.
– Благодарю вас.
Два слова и легкий наклон головы. Дочь своего отца была уверена в том, что весь мир жаждет ей услужить, и, скажем откровенно, мир не торопился разочаровывать Хосефу Марию.
«Уйдет он? Или останется? Попытается со мной заговорить? Хочу ли я, чтобы он остался и заговорил со мной?» Девушка постаралась четно ответить себе на этот вопрос, но так и не смогла.

Договор, выгоды, защита ее приданного, риски…
Хосефа едва заметно нахмурилась, слушая Амаро Парго. Не смеется ли он над ней?  Но насмешки не было в глазах приватира, не было и в его голосе, и все же, кто будет всерьез спрашивать совета у молодой девушки? Отец всегда очень презрительно отзывался о женском уме, да и все те, кто искал благосклонности «гаванской розы», пытались угодить ее тщеславию, восхваляя красоту. Но Хосефа знала, что красива, зеркало говорило ей об этом каждое утро, говорили горячие взгляды мужчин и завистливые – женщин… Амаро Парго говорил с ней так, будто она была чем-то большим, нежели прекрасным украшением, выставленным для всеобщего любования. И это – неожиданно поняла Хосефа Мария – льстит. И волнует.

Неосознанным жестом девушка покрепче сжала четки, ища в прикосновении к бусинам привычное успокоение, опустила глаза, размышляя о предмете, о котором, следовало признаться честно, она до сего дня ни разу не думала. Ее отец был богатым плантатором, она – богатой невестой. Этого достаточно, чтобы ее взяли замуж в Испании, хотя она и родилась в колониях. Все прочее же проходило мимо…
- Вы спрашиваете меня о том, в чем я мало разбираюсь, маэстро Парго, - честно призналась она, опасаясь, отчего-то, смотреть на этого мужчину прямо, а потому разглядывая ажурные узоры листьев в темноте, черное на черном, тень на тени…
- Но разве люди делают что-то ради чужой выгоды? Мне кажется, если вы заключите с моим отцом договор, то только потому, что это принесет какую-то выгоду и вам? Я ошибаюсь?

Если бы отец услышал, о чем они говорят, его возмутило бы это куда больше, чем любовные признания! Эта мысль вызвала на губах Хосефы легкую улыбку, и она не совсем исчезла, когда девушка все же набралась смелости взглянуть на Амаро Парго.
- Вот только не знаю я, ради чего можно рисковать своей жизнью. Разве что-то того стоит?
Она не наставляла, хотя о наставлениях просил ее почетный гость губернатора, чья невероятная храбрость стала нынче вечером притчей во языцех. Она спрашивала, действительно пыталась понять, что заставляет его изо дня в день подвергать свою жизнь опасности. Любовь к золоту? Любовь к славе? Чужая душа потемки, воистину так, но Хосефе захотелось, чтобы Господь, или же сам Амаро Парго, пролили на эту душу немного света, чтобы она смогла увидеть – что там?

Отредактировано Хосефа де Вальдеспино (2017-12-19 08:45:28)

Наши собственные желания и желания, которые нам положено иметь… Хосефе показалось, что он понимает о чем речь, хотя ей было трудно уследить за мыслью маэстро Парго. Тот, будто развлекаясь, бросал ее в шторм смелых утверждений, а потом оставлял одну, на пустынном берегу, с ее же догадками. От этого дочь дона Гаспара кидало то в жар, то в холод, но она сама не заметила, как разговор с приватиром стал для нее желанен. И куда интересен, чем легкомысленный щебет подруг и их дуэний.

- Необходимость подчиняться приказам…
Донна Хосефа уже не боялась смотреть в лицо пирату. Напротив, она искала в этих твердых чертах ответы на вопросы, которые он же ей задавал, правда, не прямо, а с воистину иезуитской хитростью. И девушка поддавалась на эту хитрость, увлеченная в новую для себя игру, игру ума.
- Но разве вы подчиняетесь чьим-то приказам? И разве над вами властен долг и закон?
Возможно, в чьих-то иных устах это звучало бы как вызов, но Мария Хосефа всего лишь хотела знать.
Мир был сложен и она о нем ничего не знала. Предполагалось, что она войдет в него как невеста  и жена, займет свое место, достойное место, и сыграет свою роль, отведенную ей природой и правилами света. Как и десяток ее подруг.
Амаро Парго будто приоткрывал перед ней занавесь, разделяющую две совершенно разных вселенных. Ту, в которой обитали женщины, и ту, в которой жили мужчины. Можно ли было перед этим устоять?

А звезда и правда падала. Чертила стремительную дугу на чернильной, завораживающей черноте неба. Хосефа Мария невольно рассмеялась – светло и радостно – так красив был этот полет.
- О, нет. Мне нечего желать, маэстро Парго. У меня есть все, что можно пожелать. Но, возможно, и правда, желания, загаданные под звездой, сбываются…
Сколько же звезд должно было упасть, чтобы удовлетворить, скажем, желания тех, кто собрался сегодня на приеме у губернатора?
- А вы, маэстро? Вы успели загадать желание?
Черно-красная бабочка, похожая на орхидею, села на плечо Хосефы Марии, перепутав ее, как видно, с цветком, и девушка благоговейно замерла, прислушиваясь к взмаху ярких крыльев.
Говорят, в виде бабочек или птиц к нам возвращаются души наших близких, тех, кто до срока покинул этот бренный мир. Но, если так, то о чем ее хотела предупредить эта бабочка? Не слушать Амаро Парго? Или же слушать, как никогда и никого?

Отредактировано Хосефа де Вальдеспино (2017-12-19 22:07:55)

Звезда упала, рассыпавшись где-то горсткой серой пыли. Бабочка улетела. Странный разговор их прервал брат, оставив Хосефе гадать – так все же счастлива она или несчастна? Наверное, ни то, ни другое. Для несчастья у нее не было причин, ее прошлое и настоящее были беспечальны, даже скорбь от потери матери была лишь детской скорбью. Ее будущее было ясно и определено, и Хосефа принимала его без бунта, да и против чего ей бунтовать? Против того, что отец устраивает ее судьбу, как должно? Как предписывают обычаи? Но, да, это мерное течение, направленное заботливой рукой отца, нянек и исповедника в спокойное русло, не предполагало и счастья, ибо счастье возможно только ценой борьбы.
Донна Хосефа поднялась со скамьи, благословляя про себя полумрак террасы. Все, что не должно быть замечено братом, останется в тайне. Ее румянец, четки, которые вернулись к владелице, и самое главное – тени недосказанных слов, которые встали вдруг между ней и Амаро Парго. Девушка чувствовала их, слышала их шепот… Если бы она была старше и опытнее, то знала бы, что  подобные тени сводят двоих, толкают друг к другу до тех пор, пока слова не будут сказаны…

- Августо, вот где ты, - лукавая, как все женщины дочь дона Гаспара сумела добавить в голос немного ласкового осуждения.
Словно это была такая тяжкая повинность, сидеть здесь и беседовать с маэстро Парго. И конечно, делала она это только ради брата.
- Ну что ж, мне пора вернуться к отцу. Если хочешь, Августо, я скажу дону Гаспару, что ты встретил друзей.
Дон Августо кивнул торопливо, успокоенный уже даже не в подозрениях – в тени подозрений. Никогда не давала Хосефа повода заподозрить ее в легкомыслии, так к чему подозревать теперь? Да и маэстро Парго наверняка знает, как нужно вести себя с дочерью богатого и влиятельного дона Гаспара.
Маленькая хитрость, маленькая победа над мужским самомнением, хотя, сказать по чести, брат был легкой жертвой, Хосефа знала его и знала прекрасно, знала, как болезненно его тщеславие и велико желание быть чем-то кроме тени отца. Маленькая эта победа добавила лукавого блеска очам донны Хосефы, когда она кивнула маэстро Парго. Словно они были заговорщиками… словно у них была общая тайна.
- Хорошего вечера, маэстро Парго. Хорошего вечера, Августо.
Только в зале она спохватилась, что следует спрятать четки, ставшие за этот вечер слишком заметными. Донна Лоренца уже летела ей навстречу, как коршун, а у мачехи очень острый взгляд.
И вот же удивительно, две молодые женщины, не смотря на все различия между ними, думали сейчас об одном и том же – о том, что, возможно, они снова увидят Амаро Парго. Только донна Лоренца торопила этот час (сколько у нее осталось, этих часов?), а Хосефа ждала его с тревогой. Странным был он, этот пират, рассуждающий, как философ, странным был их разговор. И волнующим.

Дон Августо, убедившись, что сестра благополучно вернулась в зал, решил, что выполнил свой долг перед Хосефой, а значит, ему можно заняться своими делами.
- Я слышал, маэстро Парго, вы поладили с моим отцом?
Наследник дона Гаспара был сама любезность. Заискивающая любезность.
- Надеюсь, вы будете частым гостем в нашем доме. Хотя, я понимаю, должно быть вы не задержитесь надолго на берегу?

Уже не впервые дочь дона Гаспара замечала, что мачеха будто шпионит за ней.
Обычно Хосефа относилась к уловкам донны Лоренцы с безразличием.
Ее совесть была так же чиста, как и ее помыслы. Ни один из поклонников «гаванской розы» не мог похвастаться ее благосклонностью. Взглядом, более ласковым, чем к прочим, улыбкой, более многозначительной. Платком или перчаткой, оброненной как бы «случайно». Кого-то такое равнодушие расхолаживало. Кто-то уходил, но потом все равно возвращался.

Обычно… но не сегодня.
- У меня закружилась голова, и я осталась на террасе, одна, - с едва приметной неприязнью в голосе ответила Хосефа.
- Потом туда пришли мужчины и я ушла, а Августо остался с ними. Они что-то говорят про английские корабли, которые захватил маэстро Парго, но я мало что поняла.
Лицо дона Гаспара, нахмурившееся было при словах дочери, разгладилось, и он благосклонно улыбнулся. Разумеется, сегодня все говорят об этих кораблях. Разумеется, Хосефа ничего не поняла, и хвала Господу за это, и храни нас от женщин, которые суют свой нос в чужие дела.
- Полно, донна Лоренца, - обратился он к жене.
Конечно, приглядывать за падчерицей ее прямая обязанность, но все же Хосефа, хвала всем небесам, благоразумна.
- Уверен, Августо не оставил бы сестру в компрометирующем ее положении.
Тут, в колониях, солнце настолько жаркое, а вино пьянящее, женщины красивы, а мужчины горячи, тут разоряются в одно мгновение и в одно мгновение становятся богаче королей, что то и дело общество потрясали слухи о том, что дочь плантатора сбежала с каким-нибудь проходимцем без роду и племени. Или сын плантатора женился на креолке без капли благородной крови. Дон Гаспар, гордый потомок конкистадоров, скорее бы уложил в могилу и Хосефу и Августо, нежели позволил бы им так опозорить его седины.

А Хосефа прятала в складках платья четки, и они все еще казались ее горячими, слишком горячими для ее ладони, словно бы бусины впитали в себя огонь, который она чувствовала в Амаро Парго. Сжимала их, гладила бусины жестом таким  же неосознанным, но красноречивым,  каким приватир ласкал бутоны азалии, заставляя их раскрыться под его пальцами.

Дон Августо вовсе не считал, будто беседуя с почетным гостем губернатора он бросает тень да доброе имя своей семьи. Да, ему от отца досталась эта кастовая косность, мечта о признании в Испании, о милостивом взгляде короля… но все же он был дитя колоний. А тут многое иначе! Очень многое!
- Значит, завтра я буду иметь удовольствие видеть вас в нашем доме…  Донна Хосефа и донна Лоренца будут рады, у нас редко бывают гости.
Августо предвкушающе улыбнулся. Разговор с отцом, наверное, затянется. С деловыми разговорами всегда так, они начинаются после знойной сиесты и заканчиваются уже после наступления темноты.
- Может быть, согласитесь после беседы с доном Гаспаром прогуляться со мной? «Марисабель» - хорошее местечко.
Он уже видел себя на палубе корабля. Своего корабля. И в Эскориале.

Отредактировано Хосефа де Вальдеспино (2017-12-20 16:09:05)