На песчаной отмели застыла старая галера. Много лет минуло с тех пор, как она тяжело вошла в уединенную, всеми забытую гавань, и бросила в ней якорь. Люди покинули ее быстро, не оставив после себя ничего, кроме полусгнивших  обломков такелажа и дырявых парусов, но по сей день в ее клюзах и шпигатах неумолчно звучал звон цепей, которыми были прикованы к скамьям гребцы, и свист бичей надсмотрщиков. Время, ветер и приливные волны довершили начатое людьми: некогда прочный, узкий и вытянутый корпус щерился там и сям голыми ребрами, между которыми весело сновали разноцветные рыбки.

Где мальтийские рыцари, берберские пираты и янычары с ятаганами, некогда топтавшие ее палубу? Где отважный и щедрый Касим-бей? По его приказу корабельные плотники снабдили ее нос фигурой прекрасной и гордой птицы, распластавшей белые крылья. Лебедь по-прежнему парил над прозрачной гладью лагуны, но из белого стал серым, а одно из его крыл треснуло и слегка обвисло под напором штормов и ураганов.

Во времена ее молодости  палуба ежемесячно обагрялась алой кровью: то была кровь раненых гребцов. Однако ни один из них не мог жаловаться или кричать: рты их были крепко запечатаны спелыми плодами, и когда пуля или осколок ядра вонзались в плоть гребца, он мог лишь глухо стонать, вонзая зубы в сочную мякоть, и по его сухим губам тек сладкий яблочный сок, смешанный с солоноватой кровью. Но ей не было жаль их, о нет! Ведь то были проклятые: каторжники, невольники и немногочисленные добровольцы, предпочитавшие рабскую участь гребца виселице или дыбе. Теперь же доски ее некогда крепкой палубы были добела выжжены солнцем и зияли дырами, а в трюме плескалась протухшая вода лагуны. Даже крысы ее покинули, поскольку в трюме не осталось никакой поживы.

И все же она по-прежнему цеплялась ржавыми рогами якоря за песчаное дно и не желала прощаться ни с солнцем, ни с ветром, ни с криками птиц.

Отредактировано Макс (2016-10-02 17:58:46)

Лебедь на носу галеры качнул покалеченным крылом: сонно, нехотя, через силу, и приоткрыл один глаз, пытаясь рассмотреть развалившегося на песке визитера.
"И ночью нет ни сна, ни покоя! Только задремал, и сразу же разбудили! То ли он пьян, то ли делан голландским инструментом на брестской судоверфи: только неверный может устроиться на чужой отмели, как на своем собственном стапеле, нечищенным килем наружу."

Лебедю совсем не хотелось, чтобы старуха-галера проснулась: сразу же начнет трещать ребрами каркаса, жаловаться на фантомные боли в обломках мачт и застой воды в трюме. Ему до смерти надоело это старушечье нытье: у него и самого порой болела каждая щепочка, но он крепился и держал клюв закрытым, как и полагалось настоящему янычару.
- Не могли бы вы вести себя потише, уважаемый? Если вам не спится, считайте звезды, чтобы скоротать время до рассвета,   – прошипел лебедь и сердито заскрипел крыльями, не скрывая своего раздражения.

- Кто здесь? Это ты, Фарух?
Галера все-таки проснулась и подслеповато щурилась  отверстиями для весел, большая часть из которых давно затянулась водорослями и заросла ракушками. И все же в ярком свете полной луны ей удалось разглядеть очертания мощного мужского торса и длинного трезубца.
"Нептун-паша!" – мысленно ахнула она, не доверяя своим ненадежным глазам и думая, что все еще спит и видит прекрасный сон.

Отредактировано Макс (2016-09-15 09:10:43)

Фарух вытянул длинную шею, пристальнее вглядываясь в носовую фигуру брига. К англичанам он относился чуть терпимее, чем к остальным неверным, но и они не шли ни в какое сравнение с алжирцами, тунисцами или уроженцами Марракеша и Сале. Вообще же в глубине души он был рад, что англичанин избавил его от необходимости выслушивать тоскливые жалобы хозяйки, которые, как он знал по опыту, заняли бы остаток ночи. Фарух закрыл глаза и снова погрузился в блаженную дремоту.

Его престарелая ханум тем временем мучилась от осознания своей непривлекательности для такого представительного мужчины, как Нептун-паша. Как назло, ночь была ясная, светлая: с  небес на отмель струился свет звезд и полной луны,  освещавший и прорехи в палубе, и обломки мачт, торчавшие вверх подобно гнилым зубам нищего, и выцветшее  имя на одном из бортов. Имя, которым нарек ее Касим-бей, убрав с борта клеймо, поставленное иоаннитами, звучало так же, как и имя старшей из его четырех жен. А до того она была мальтийской галерой и носила мужское имя*. Мужское! Какой позор! И как же хорошо, что в конце концов ею завладел капитан-раис, а не кто-то другой.
-  Не миледи, о нет! Зовите меня Ясмин, просто Ясмин: так называл меня мой капитан.

Отредактировано Макс (2016-09-15 12:25:54)

- Где это случилось, бей-эфенди? В Эгейском, Тирренском или Адриатическом море? А может быть, в Неаполитанском заливе?

Вопрос был задан вежливым и немного отстраненным тоном, но на самом деле Ясмин изнывала от любопытства. Она и сама точно не знала, к какому роду-племени принадлежал Касим-бей, почему же англичанин так уверен, что его капитан встречался именно с соплеменниками ее господина? О Касим-бее ходило множество слухов: поговаривали, что он один из тех ренегатов, что сменили веру и имя в зрелом возрасте. Такими были Арудж Барбаросса, в чьих жилах текла кровь матери-гречанки, и его брат Хайреддин. Таким был и грек Драгут, прозванный «Мечом ислама» и сумевший взобраться по окровавленным вантам и реям так высоко, что стал губернатором Джербы.

Старая галера чувствовала, что ее буквально распирает от предвкушения чего-то нового и неизведанного: в  трюме то ли забурлила вода, то ли заметались туда-сюда разноцветные рыбки, ударяясь об изношенные деревянные переборки. Она была и так переполнена водой и чувствами до самой ватерлинии, а вода все прибывала и прибывала, и ее чувства и ощущения становились все ярче и острее: так всегда с ней бывало в часы ночного прилива...

Отредактировано Макс (2016-09-16 12:57:10)

"Где твой капитан, Ясмин?"
От этого простого вопроса волнение старой галеры достигло пика: ее щелястые бока заходили ходуном так бурно, что снова разбудили Фаруха. Лебедь недовольно зашипел и захлопал крыльями, вытягивая шею. Ему захотелось оторваться от своего насеста, взмыть в небо, протрубить клич, чтобы какая-нибудь прекрасная пери в белом лебяжьем оперенье откликнулась на его призыв, и никогда, никогда больше не возвращаться туда, где его так беспардонно будили!

- Мой Капитан... - тяжелый вздох пронесся над зеркальной гладью лагуны и отразился от воды многократным скорбным эхом, похожим на предсмертный стон. Ясмин не могла сказать правду. Правда была настолько ужасна, что она скорее бы умерла, чем выразила бы ее в словах: Касим-бей бросил ее, как наскучившую наложницу, когда в  трюме открылась течь, а изношенные снасти обвисли на сломанных мачтах.

- Мой Капитан погиб... погиб, как подобает Герою, -прошептала Ясмин и сама на краткий миг поверила в эту вопиющую ложь. Но было ли это ложью? Ведь с того дня, как Касим-бей ее покинул, она не слышала о нем ничего. Возможно, он действительно пал смертью храбрых чуть восточнее Сиракуз или западнее Пафоса.

Отредактировано Макс (2016-09-20 21:52:14)

Ясмин хотела ответить, что Касим-бей был с ней всегда и везде: и в радости, и в горе; и во время полного штиля, и когда огромные валы перекатывались через ее палубу; в Красном море и в Испанском озере; в проливе Дарданелл и на ревущих сороковых широтах.  Но это было бы ложью: она никогда не покидала пределов Средиземного моря, кроме того последнего, рокового рейда, после которого ее и бросили гнить в безымянной бухте на краю земли. И все же она до сих пор ощущала присутствие своего капитана: порой, вырвавшись из объятий беспокойного сна,  Ясмин не спешила открыть шлюзы, но медлила, ожидая услышать голос Касим-бея, отдающий приказы матросам и надсмотрщикам за гребцами. Иногда она его слышала и наполнялась безумной надеждой на то, что увидит капитана и почувствует прикосновение его сильных и в тоже время ласковых пальцев. Но это были напрасные надежды: ее трухлявой, источенной долгоносиками обшивки касались лишь глупые рыбы и  водоросли, а также мерзкие птицы, горланившие весь день напролет и пачкающие ее палубу гуано.

Занимающийся рассвет окрасил воды бухты в нежный розовый цвет. Ясмин плохо различала оттенки и потому не восхитилась тем, как изменилась поверхность воды: для нее бухта была всегда одного и того же цвета: свинцово-серого, безнадежно унылого, а в самые худшие дни  - зловещего. Она хотела было сделать вид, что не слышала вопроса Нептуна, и закрыть свои усталые шлюзы, но появление еще одного корабля помешало этому намерению: в бухту вошла тартана. Даже Фарух встрепенулся при виде этой райской пери, пораженный ее изящными обводами. Но  когда красавица бросила якорь неподалеку от Нептуна и с ее палубы раздался громкий приветственный клич капитана, он испуганно втянул свою длинную шею и скорее выдохнул, нежели проговорил:

-Касим-бей?!

Отредактировано Макс (2016-09-26 20:46:06)

Фарух ничего не ответил: и потому, что быстро понял свою ошибку, и потому, что был целиком поглощен созерцанием тартаны. При всех ее достоинствах, она была лишена главного украшения корабля, - носовой фигуры, - хотя в остальном представляла из себя чудо кораблестроения, только что сошедшее со стапеля. На парусах не было ни пятнышка, чисто надраенная палуба сверкала как песок Нассау, а на борту сияла золотом свежая надпись "Miss Elizabeth Swan". Фарух затрепетал, прочитав имя тартаны: даже его малых познаний в английском было достаточно, чтобы понять: они созданы друг для друга! О, как хотелось ему снова встречать грудью пенные волны во время бури и парить над зеленым зеркалом вод в полный штиль!

С тартаны тем временем спустили две шлюпки: одна устремилась к берегу, где находилась команда брига и его капитан, другая - к галере, стоявшей на вечном приколе. Первым на борт галеры взобрался боцман тартаны и начал расхаживать по палубе, по-хозяйски осматривая старое судно. "Прекрасно! Прекрасно!" - то и дело восклицал он, обнаружив какую-нибудь уцелевшую снасть такелажа, которую можно было бы снять и перевезти на тартану, и указывая на нее матросам. Ясмин обмирала от страха, слушая его короткие приказы. Закипела работа: корабельные плотники и матросы с "Мисс Элизабет Свон" бодро принялись освобождать галеру от всего, что представляло мало-мальскую ценность. Она терпела: да и что она могла сказать или сделать? Но когда очередь дошла до Фаруха, старая галера ("рухлядь", как презрительно называли ее матросы), не выдержала и залилась слезами. У нее забирали ее единственного друга! Пусть своевольный лебедь и пропускал мимо ушей большую часть из того, что она рассказывала ему долгими ночами, - она не держала на него зла, ведь ей достаточно было того, что она не одна, что рядом есть живая душа, с которой ее крепко связывает их общее прошлое.

Отредактировано Макс (2016-10-02 18:16:37)

На этот раз Фарух не стал хранить молчание. Его уже оторвали от иссохшей груди галеры и погрузили в пинас, подоспевший на подмогу шлюпке. Фарух предвкушал, как приникнет к  упругой, омытой свежей утренней росой груди мисс Элизабет Свон, и вместе с нею пустится на поиски новых захватывающих приключений. Лебедя не смущал даже тот факт, что его новая избранница была англичанкой: к женщинам он всегда был снисходительнее, чем к мужчинам. К тому же она была молода и прекрасна, как незамужняя дочь пэра, только что вышедшая из лавки лучшей лондонской модистки.

- Повежливее, Нептун-паша!

Лебедь скрипел и кряхтел, как заржавевшая лебедка, возмущенный тем, что какой-то наглец посмел упрекнуть его избранницу в недоброжелательности.