Мария де лос Милагрес де Альварадо проводила горящим смешанными эмоциями взглядом удаляющихся мужчин и, не медля более ни секунды, сорвалась с места. Всё в ней клокотало от обиды и разочарования и, конечно, девушке, направляющей Исиар прочь, было не до того, какой опасности себя подвергает, вопреки здравому смыслу и давнишней договорённости с братом всегда в их маленьких вылазках держаться его. Нет, ей совсем не хотелось ни наблюдать за продолжающимся унижением, ни ждать, подумать только, будто какая-то девка, решения господ.
Храбрая и мечтающая поведать весь Свет сеньорита, готовая в запале не только наговорить дерзостей святому отцу, но и прыгнуть в реку, спасая оказавшегося в беде детёныша опоссума, залечивать раны всегда бежала к родному крыльцу.
В резиденции губернатора ничего не изменилось - приготовления шли полным ходом - и Милагрес, воспользовавшись общей суматохой, также легко вернулась, как не более чем часом ранее упорхнула из гнезда. Ей даже удалось незамеченной проскользнуть в сад, где среди паутины дорожек и розовых кустов они с Анхелем устроили небольшой тайник. Там переоделась, умылась в фонтанчике и, подхватив в руки сборник сочинений Луиса Понсе де Леона, уже не таясь, направилась к себе в комнату.
Дом было не узнать. Построенный в стиле колониального барокко, богато обставленный, дворец губернатора представлял собой образец изощрённой роскоши и величественности. Это было жилище, достойное человека, держащего в руках всю юридическую власть над обширными владениями Испании в Новом Свете. В преддверии праздника он и вовсе наполнился неистовством цвета, света и формы. Всё вокруг сверкало: и натёртая до матового блеска мебель, и навощённые полы, и серебро, со скрупулезностью ювелиров начищаемое служанками в бальном зале, где завтра соберётся едва ли не вся верхушка общества Рио-де-Нуэсес. И позолота, богата украшающая расписанный фресками на религиозные сюжеты низкий потолок. И застекленные створчатые двери в обоих концах зала, распахнутые настежь и открывающие доступ воздуху. И даже подвески огромных хрустальных люстр, еле слышно позвякивающие от сквозняка. Милагрес знала, что к моменту, когда резиденция наполнится гостями, вокруг, будто лианы тропического леса, распустятся гирлянды живых цветов и мириады свечей-фонариков бабочками озарят вечереющий сад.
Только вся эта красота мало радовала виновницу торжества. Мысли её были заняты другим.
- Сеньорита Милагрес, сеньорита Милагрес, - навстречу девушке бежала встревоженная Кармела, - Сеньора Лус вас обыскалась, просит немедленно явиться к ней!
- Скажи госпоже, что я буду через минуту, - шикнула на служанку девушка, но та, чуть не со слезами на глазах, кинулась к хозяйке, заламывая свои тоненькие, как и ребёнка, руки:
- Но она сказала, что выпорет меня, если вы не придёте сию же секунду!
Милагрес тяжело вздохнула - ей было просто необходимо побыть одной, чтобы унять гулко бьющееся в груди сердце и подрагивающие от напряжённой скачки и неутихшего волнения конечности. Но перечить матери, если та перешла на угрозы, не стоило. Поднималась к ней в комнаты девушка, как на эшафот.
- Где ты была, мы с ног сбились, разыскивая тебя. Разве так можно?! - сходу набросилась на дочь, без тени сомнения готовую выдать слезливую речь о том, как, зачитавшись в саду, заснула, сеньора Лус, но тут же сменила гнев на милость и ласково поманила непутёвое чадо к себе.
- Приходила мадемуазель Левек, принесла твоё платье, вот взгляни, - женщина отошла в сторону, приглашая Милагрес к персикового цвета шёлковому произведению модистского искусства. Тихой мышкой в комнату шмыгнула Росарио, а за ней и Тереса. Даже Исабель, потирая полусонные глазки маленькими детскими кулачками, примостилась на банкетке у материнского ложа. Следующий час для женщин, царивших в своём королевстве булавок, лент, шелков, пудры и драгоценностей, как мужчины в политике, пролетел незаметно. И за весёлым щебетом сестричек тревожным мыслям вернуться в голову Милагрес было попросту некогда.
Зато они вернулись, когда Сеньора Лус, отпуская дочь, спросила напоследок, - Ты не знаешь, куда подевался Анхель?
Милагрес непроизвольно поджала губы и рука, схватившаяся за дверную ручку, словно одеревенела. Она понимала, что должна сделать - кинуться в ноги к матери и, моля о прощении и помощи, поведать всю правду. Чтобы снять с души камень греха. Но, видя, как меняется благодушное выражение лица хозяйки дома на обеспокоенность, не смогла выдавить из себя нужных слов. Только на миг представив, к чему приведёт правда, девушка поняла, что утаит её. Почему-то видение о том, как отец выпорет брата и - вторая часть наказания вдруг оформилась вполне конкретно - отошлёт в казармы - больше не доставляла ей морального удовлетворения. Собственные горести сеньориту Альварадо больше не пугали. Она и сама готова была просить родителей отправить её замаливать грехи... Но в итоге, постаравшись предать голосу как можно более беззаботное выражение, бодро ответила:
- О, матушка, как мне кажется, Чёлито выбирает мне подарок. Сегодня после обеда вид у него был совершенно загадочный и мне не терпится узнать, что же он задумал!
Сеньору Лус ответ, казалось, удовлетворил, и Милагрес поспешила ретироваться.
Тихонько, как будто скрываясь от кого-то, она пробралась к комнате брата, но постучать не решилась. Тогда девушка вернулась к себе. Тишина, встретившая её там после времени, проведённого в кругу семьи, отдавала холодом и одиночеством. Укрыться от самой себя было негде. Милагрес махом пересекла пространство от двери к приготовленному для неё служанкой тазику с водой и наскоро омылась.
Злость осталась там же, где и была. И обида, и разочарование. Но теперь к ним примешалось ещё и любопытство, просто таки снедающее всё девичье существо. Но самым тяжким оказалось раскаяние. Нет, она всё ещё была уверена, что поступила правильно, укорив брата на виду у команданте Суареса - поделом ему. И нет, она не изменила мнения, всё ещё считая ниже достоинства Альварадо пресмыкаться, точно шутам, перед людьми не их круга. Но слова... Милагрес никогда, никогда не позволяла себе так говорить даже с рабами. Ей было искренне стыдно, но как исправить ситуацию, она не знала. Идея пришла сама собой, будто вложенная в глупую девичью головку благой рукой Девы Марии, которую та неистово молила о прощении и заступничестве.
Сеньорита поднялась с колен и, кинувшись к туалетному столику, достала письменные принадлежности. Теперь оставалось лишь дождаться Анхеля или самой его найти.