Джек и испанец мутузили друг друга, как мальчишки, сцепившиеся по какому-то мелкому для окружающих, но важному для них самих поводу. Испанец, несмотря на худобу, оказался жилистым и ловким и Джек никак не мог взять в толк, как он при такой прыти не смог поймать козу. Впрочем, сейчас было не до козы ни тому, ни другому, хотя сама она находилась неподалеку и Джек опасался, как бы она ненароком не боднула его или не ударила копытом в лоб. Но по-видимому, коза была чистых английских кровей, и хотя почему-то не нападала и на испанца, не стремилась нанести урон и Джеку.  Краем глаза глянув на красотку, Джек понял, почему: коза была занята поеданием хлеба с сыром и ей было не до двух мужиков, каждый из которых стремился убить другого. Джек действительно собирался убить тощего, а затем уже приняться за толстяка, у которого кишка явно была тонка и из него можно было выбить признание. Пытаясь уложить противника на лопатки, Джек на секунду отвлекся на козу и получил сокрушительный удар в челюсть, от которого перед глазами все поплыло и он даже испугался, что потеряет сознание и даст испанцу возможность довести дело до конца. Тогда и Мэри, и Джонни, и черным каюк. Эта мысль заставила его превозмочь боль и собрать всю волю, которая  была отпущена ему Богом. Он выгнлся, не давая испанцу навалиться на него и резко перевернулся, подмяв его под себя, а потом схватил его за горло и стал остервенело бить головой о крепкие палубные доски. Сила, которую придали ему листья неизвестного кустарника, пёрла из него, как квашня из кадки: даже если бы он и постарался, он не смог бы бить слабее. После третьего удара затылком о палубу раздался отвратительный глухой звук и глаза у испанца закатились, а Джек ощутил, как по его пальцам потекла тепловатая студенистая жижа: это вытекали мозги из расколовшегося, как гнилая тыква, черепа. Тяжело дыша, он разжал пальцы, сомкнутые на горле врага и поднялся на ноги, обтирая ладони о ситцевые штаны. Испанец был мёртв - не надо было быть доктором, чтобы понять, что его черная душонка отлетела, прямиком напрвляясь в ад.
- Дура ты неблагодарная, - сказал Джек, обращаясь к козе. - Чего не помогла? Не я ли тебя всю дорогу кормил-поил?
Высказав все, что накипело на душе, Джек довольно твердым шагом направился к каюте, откуда доносилось похныкивание Джонни: то ли малец устал орать, то ли просто сорвал голос. Хотя Джек не сбрасывал со счетов и то, что толстяк его сумел таки укачать.
Распахнув дверь в каюту, Джек рявкнул:
- Ребенка на койку положи, сам - на выход!
Толстяк остолбенел, продолжая прижимать к себе Джонни. Джек шагнул в каюту, отнял сына и положил его на койку, а толстяка схватил за шиворот, как ранее его подельника, развернул к себе спиной и пинком под зад вытолкнул на палубу.
- Расскажешь все, как есть - будешь жить, - пообещал он, выходя следом. - Где моя жена, где черномазые? И сколько голов в вашей банде?
Ясен пень, что Мэри играючи справилась бы с двумя доходягами, раз с ними справился сам Джек. И ведь кто-то увел четверых, включая Соломона. Последнее обстоятельство сильно тревожило Джека: по самым скромным его прикидкам, напавших на баркас, не считая этих двоих, было пятеро.
- Со мной и Мигелем - десять, сеньор, - испуганно проблеял толстяк. -  У нас хижина в горах - туда вашу благоверную и увели вместе с рабами.
- Значит, теперь уже девять, - подытожил Джек, постаравшись не выдать своего удивления, смешанного с тревогой. - Отведешь меня к хижине, а пока  трудись, чтобы я не разозлился: нацеди молока для Джонни.
Толстяк глянул на труп Мигеля, судорожно сглотнул и быстро закивал головой.
- Как скажете, сеньор. Я человек мирный, давно хотел из банды уйти, да от Гальесе только на тот свет уходят. А вашему сынку я  зла не желал, да вы наверно и сами видели: на руках носил, песни пел...
- Видел, - сурово подтвердил Джек. - И только поэтому ты все еще топчешь землю. Так держать, амиго, иначе...
И он выразительно провел ребром ладони по заросшей щетиной шее.

Толстяк не попытался ни оказать сопротивление, ни сбежать, и вообще охотно шел на мировую, из чего Джек заключил, что его слова о том, что он находился в банде разбойников вопреки своей натуре, в целом были правдой. Узнав, что нового знакомого звали Луисом, Джек так и стал к нему обращаться, приказал ему заняться дойкой, а сам забрал из каюты Джонни и стал носить его по палубе, агукая и показывая ему пальцами козу, чтобы рассмешить. Джонни, увидев знакомое лицо, успокоился и перестал кричать, а после того как его напоили парным молоком и дали пососать размоченный мякиш хлеба, и вовсе повеселел. Но долго задерживаться на баркасе Джек не собирался: надо было выручать Мэри и рабов. Собрав все оружие, которое нашлось на баркасе (его не успел собрать убитый им тощий испанец) Джек передал уснувшего Джонни с рук на руки Луису, а сам накинул козе на шею веревку и перенес ее с баркаса на берег – трудное это было дело, и Джек порадовался тому, что они не взяли с собой корову.
- Может, здесь ее оставить? – шепотом спросил Луис, когда все четверо оказались на берегу. – А ну как блеять начнет, когда мы к хижине подойдем?
- Не начнет, - уверенно заявил Джек, развязывая шейный платок. – Я ей морду платком туго обвяжу, смекаешь? Главное, чтобы Джонни снова не раскричался. А теперь показывай дорогу, - долго ли до вашей хижины идти?
- Примерно час, - ответил Луис. – И все время вверх, в гору.
Джек поправил пистолеты, заткнутые за пояс и окинул взглядом синеватые горные пики, увенчанные шапками облаков и тумана.
- Н-да, места тут у вас красивые, только сложно по горам-то целыми днями скакать, как горным козлам. Слушай, я тут с голодухи пожевал листьев с одного куста – и будто заново на свет народился! Что за растение?
- Это кока! – уверенно отвечал Луис, с завистью поглядывая на Джека. – Где ж вы ее нашли, сеньор? Она высоко в горах растет, индейцы ее сильно уважают.
- Значит, повезло, - кратко подытожил Джек и потащил козу на веревке в ту сторону, куда указал Луис. Чувствовал он себя по-прежнему бодро и мысленно благодарил чудесный куст, совершивший с ним такие волшебные превращения. Порывшись в кармане, он вытащил кучку смятых зеленых листьев и протянул несколько Луису:
- На, пожуй, чтобы не отставать в дороге.
Круглое лицо Луиса просияло и он торопливо сунул в рот несколько листочков и усердно задвигал челюстями.
- Что Гальесе собирается делать с пленниками? - спросил Джек, когда они уже углубились в заросли, которыми был покрыт склон горы.
- Женщин в бордель продать в Лиме, негра - на плантацию, - честно ответил Луис, на которого уже начали действовать волшебные листья, и оттого он шел бодрой рысцой, удивительной для человека столь тучной комплекции.
Джек усмехнулся и ничего не сказал, но подумал, что идея была так себе: окажись Мэри в борделе, половина мужского населения Лимы осталась бы без яиц, не говоря уже о самом держателе борделя - его Мэри убила бы первым. Впрочем, жители Лимы могли быть поклонниками петушиного пения, кто их там разберет.

Маленький отряд, насчитывавший всего четыре живых единицы, представлял собой любопытное зрелище: возглавлял его тучный испанец, несший на руках спящего ребенка, а замыкала коза, которую вел за собой на веревке высокий жилистый англичанин. Чем выше в горы поднимались путники, тем сильнее менялась окружавшая их растительность, а пронзительные крики морских птиц и шум прибоя давно сменились на неумолчный хор лесных обитателей. Больше всего Джека поражало количество и разнообразие бабочек и птиц – такого они не видел даже на необитаемом острове, не говоря уже о Ямайке и Англии. Вокруг его головы порхали крошечные феи всех цветов радуги, а одна из красавиц  уселась на румяную щёчку мирно спящего Джонни и замерла, не собираясь покидать теплое местечко. На её верхних крыльях природа щедрыми мазками нарисовала широкие красные и черные полосы, а на нижних – две тонкие тех же цветов. Но самым поразительным было число 88, будто выписанное  кончиком тонкой кисти художника, рисовавшего «минитюры». Джек видел несколько таких портретов на внутренних поверхностях крышек табакерок и  медальонов, когда еще был пиратом и делил награбленное на купеческих кораблях со своими товарищами. При этом воспоминании его вдруг посетило сожаление о том, что у него нет «минитюры» Мэри. Что если он опоздал, и бандиты уже расправились с его ершистой подругой? Мэри ведь была не из тех, кто покорно сносит плен. Был бы у него ее портрет, пусть хоть размером с черную метку, - показал бы его Джонни, когда тот немного подрастет. А так ведь и не узнает малец, какой красавицей была его мать. 
- Как назвается, знаешь? – спросил Джек Луиса, указывая пальцем на бабочку
- Да так и называется: «две восьмёрки»*, - мгновенно ответил толстяк и подул на бабочку, чтобы согнать ее с щеки ребенка. – Да только я пару раз видел таких, у которых восьмерка с девяткой на крыльях нарисованы. Много их тут, и все разные, как и люди.
- М-мм...даа... – неопределенно промычал Джек, удивленный философским складом ума Луиса и продолжая мысленно сокрушаться, что не подумал вовремя о том, чтобы заказать какому-нибудь мазиле из Кингстона портрет своей возлюбленной. Впрочем, Мэри могла и отказаться позировать для портрета, но Джек слыхал, что некоторые художники рисовали портреты по памяти. Взглянет такой умелец на  натуру один раз – и готов воплотить ее на холсте.
Тут Джек споткнулся и остановился, чуть не выпустив из рук веревку, на которой тащил козу: из зарослей на тропу вышла свинья с хоботом, как у елефанта, только покороче раза в два.
- А это кто? – обалдев от увиденного, пробормотал он.
- Это тапир, - ответил Луис, не замедляя шага. – Вы его не бойтесь, сеньор: безобидный он, как вот этот младенец.
Тапир пересек тропу и скрылся в густом кустарнике, а Джек решил расставить все по местам:
- Какой я тебе сеньор? – рявкнул он, догоняя толстяка. – Называй меня по-нашенски, по-английски: капитан...
Джек сделал короткую паузу, размышляя, нужно ли выдавать испанцу свое настоящее имя, и после недолгого колебания закончил:
-  Флинт! Или просто «кэп»
На этот раз остановился Луис и обернулся к Джеку: лунообразное лицо толстяка выражало удивление, смешанное со страхом:
- Флинт?! Вы ТОТ САМЫЙ Флинт?
- А что такого? – не понял Джек. – Ну да, тот самый.
Луис окинул его внимательным взглядом и с сомнением в голосе произнес:
- Не-е... Флинт – он другой. Говорят, что голову он бреет наголо, зато бороду отрастил до пупа и завил мелким бесом, а из ушей у него бумажные фитили торчат, которые он поджигает, когда злится, так что из ушей дым валит. Или стекло жует, потому ваши его и прозвали «кремень», а наши - Barbanegra.
- Вот именно, что Чёрная Борода, - сказал Джек. – Есть такой на Карибах. По нему Бедлам давно плачет. Как напьется рому – так начинает бузить. А Флинт, тот в своем уме и в твердой памяти. То есть я себя имею в виду, это ведь я Флинт. Разве ж я похож на человека, у которого восемь жен, как у Бороды? Это ж каким надо  быть дураком, чтобы завести восемь жен одновременно, - тут и с одной-то сладу нет.
Луис заржал, но тут же прервал смех, чтобы не разбудить Джонни.

- Далеко ли еще идти? - спросил Джек, когда по его подсчетам они прошли уже не менее мили, все время поднимаясь вверх. К его огромному удивлению действие листьев коки не ослабевало: он по-прежнему чувствовал себя бодрым и полным сил и даже не вспотел.
- Скоро уже: вот сейчас надо будет вправо взять, а потом обогнуть вырубку, а там и хижина, - отвечал испанец.
- А ну постой, - приказал Джек. - Мне надо козе морду платком обвязать, чтобы не  начала орать благим матом.
Он остановился, накинул конец веревки на крепкий сук дерева и завязал его морским узлом, а затем зажал козу между ног, чтобы не дергалась, и начал плотно обматывать ей морду своим шейный платком.
- Ты, друг сердешный, останешься здесь вместе с Джонни, - сообщил он свое капитанское решение испанцу. - И знай: ежели сбежишь или с Джонни что плохое случится, я тебя на том свете найду, и тебе небо в овчинку покажется.
Джек понимал, что рискует, но другого выхода у него не было: Джонни мог проснуться и расплакаться в любой момент, и выдать его бандитам. Козу он оставлял по той простой причине, что Джонни надо было кормить, а Луис уже доказал, что умеет доить строптивое животное.
- Оружие есть? - напоследок спросил он испанца. - Вдруг зверь какой из чащи выскочит...
Луис кивнул:
- Есть...мачете.
- Лады, тогда до скорого.
Джек бросил прощальный взгляд на сына и почувствовал как сжалось сердце от мучительного чувства вины и страха за его жизнь. Бросив в рот еще пару листьев коки, он развернулся и зашагал по тропе, круто забиравшей вправо, и, как и предсказывал Луис, спустя недолгое время вышел к вырубке. Дальше надо было двигаться осторожно, тем более что над вершинами деревьев, окаймлявших вырубку, понималась струйка дыма от костра.

Джек нырнул за поваленный ствол и принялся наблюдать за тем, что происходило на поляне, где стояла хижина. Мэри он увидел сразу. Ноги ей стреножили, но руки оставили свободными и даже дали нож. Джек покачал головой, удивляясь тупости бандитов. Тот факт, что один из них сидел прямо перед пленницей, положив на колени пистолет, ровным счетом ничего не меняло. Мэри была быстрой, как гремучая змея и такой же смертельно опасной, - уж он-то испытал это на собственной шкуре! Рабы, по-видимому, оставались внутри хижины, так же, как и большинство бандитов. Джек решил, что надо первым делом незаметно снять того удальца, что сторожил кухарку, а затем уж на пару с Мэри заняться остальными. Но в этот момент из хижины вышли еще трое и, громко гогоча, направились к костру.
- Интересно, где эти лодыри прохлаждаются? - громко спросил один из бандитов. - Луис с Мигелем. А может, они младенцем полакомиться решили? Младенцы на вкус как молочные поросята.
Это заявление было встречено новым взрывом хохота.

*****
Атау выслушал переговоры своих товарищей по поводу обеда и кухарки с непроницаемым лицом.  Они как-то в одночасье забыли, что он был и охотником, и поваром и кормил всю эту банду белой швали вкуснейшими отбивными и наваристыми похлебками, приготовленными из убитой им дичи. А теперь вдруг им захотелось бабской стряпни. Что ж, он не потеряет лицо, показав им, как такое решение его уязвило. Индеец бесшумно скользнул в тень раскидистых деревьев, собираясь прибегнуть к единственному известному ему лекарству от раненой гордости: охоте. Огибать вырубку он не стал, пересек ее и почти сразу оказался на тропе, по которой собирался подняться в горы примерно на половину лиги: там зверья и дичи было видимо-невидимо, только успевай дуть в трубку и выпускать напитанные кураре стрелки. Индеец уже представлял себе, как вернется к костру со связкой упитанных фазанов или жирных перепелок: последних можно было ощипать, натереть изнутри и снаружи солью, начинить горным шалфеем и рядами насадить на вертела, чтобы зажарить над огнем. Из фазанов же получалась вкуснейшая похлебка:  достаточно было бросить ощипанных и выпотрошенных птиц в котел и добавить туда кореньев дикой петрушки и лука да с десяток морковок, которые выращивал на небольшом огороде на задах хижины домовитый  и терпеливый Луис. Однако то и дело  мысли индейца-полукровки убегали прочь от насущных , связанных с пропитанием проблем и устремлялись обратно к хижине, в которой сидела связанная по рукам и ногам красавица тех же африканских кровей, что текла в жилах его отца. Атау расслышал, как другая черная девушка назвала ее раз Джареттой и теперь перекатывал на языке это имя. Сам онуже придумал ей новое, более подобающее такой ослепительной красавице имя,-  Янакойа, что на языке белых означало «чёрная королева»* Атау чувствовал, как по его сильному телу пробегают волны сладострастной дрожи. Он подозревал, что его настиг тот неизлечимый любовный недуг, который соплеменники его матери сравнивали с ударом молнии. И вместе с этим его жгла лихорадка ярости и гнева: он не хотел, чтобы его черную королеву продали в бордель. Конечно, он этого не допустит, надо только улучить правильный момент.
И тут изощренное ухо охотника расслышало странные звуки, не похожие на крики лесных зверей. Почти сразу Атау понял, что это негромко хнычет ребенок, а вслед за тем услышал знакомый голос: Луис уговаривал малыша успокоиться и замолчать. Атау бесшумно подкрался к живой изгороди из кустов, окаймлявшей тропу, и, вскочив на пень, вытянул шею и посмотрел в направлении звуков. Луис сидел рядом с козой, привязанной к дереву, и пытался неловко ее подоить, одновременно уговаривая малыша, который ползал вокруг него и недовольно хныкал. Атау сразу же сообразил, что это тот самый малыш, которого оставили на баркасе. Но где же Мигель? И почему Луис сидит здесь вместо того, чтобы идти к хижине? Атау не отличался склонностью к скоропалительным действиям. Пока он раздумывал над неожиданной проблемой, над головой Луиса раздался треск ветки и Атау поднял взгляд и увидел большую черную пуму, изготовившуюся к прыжку. Грациозное и сильное животное было так красиво, что он на мгновение залюбовался ее лоснящейся черной шерстью и мощными лапами. Предупреждать Луиса криком не было никакого смысла: пума находилась прямо над ним и ей было достаточно секунды, чтобы обрушиться на жертву. Атау поднес к губам трубку, в которой уже находилась стрела, и набрал в грудь воздуха, собираясь дунуть в нее, как только заметит малейшее движение пумы. Снова раздалось потрескивание ветки и черная королева джунглей обрушилась на толстяка, повалив его на землю. Атау резко дунул в трубку и смертоносное жало устремилось к цели.

*Женское имя перуанских индейцев кечуа