Прошло почти полгода с того момента, как был похищен и найден Джонни, а Джек все-никак не мог успокоиться. Раненая гордость терзала его чувствительную душу и гудела, как растревоженное осиное гнездо. Он помнил, как сломя голову несся к дому, где, по признанию Вуда, находился его сын, и как увидел уходящую по дороге в Кингстон Мэри, державшую на руках Джонни. Рядом шагала Гбемизола, ведя под уздцы лошадь. И никто из них даже не обернулся, чтобы проверить, а не появился ли Джек! Он мог бы окликнуть и догнать их, но не стал этого делать: было ясно, что он лишний на персональном празднике Мэри. Утешало лишь одно: что Джонни нашелся и снова сидит на руках у матери.
Джек тогда вернулся в «Старую Бетти», но Вуда не обнаружил: тот сумел освободиться от пут и смотать удочки. Джек тоже задерживаться не стал: потопал в Кингстон отрабатывать долги перед губернатором и Дженнингсом, а также перед своей командой, которую Мэри лишила корабля и вознаграждения. Впрочем, сильно выпив, он признавался себе: это не Мэри лишила его денег и корабля, это он сам проворонил и уступил ей и свое, и чужое, дал слабину, поступил не как настоящий мужик и пусть и бывший, но пират, а как доверчивый рохля.  Но такие озарения случались с ним редко, ибо пить было некогда: четыре месяца он провел в море с Дженнигсом и на этот раз проявил себя как надо. Сойдя на берег одним туманным январским утром, Джек сразу направился к губернатору, который, выслушав отчет Дженнингса, наконец сменил гнев на милость и выдал вознаграждение за проявленные заслуги, что дало Джеку возможность купить участок напротив трактира «Необитаемый остров» и построить на нем заведение, которое составило пусть и небольшую, но конкуренцию трактиру миссис Рид. Джек поступил просто: ударил по рукам с  плантатором, у которого был самый забористый ром на острове, а на рабовладельческом аукционе купил трёх смазливых чернокожих рабынь, сделав их подавальщицами. Девицы были в самом соку, - загляденье и приманка для моряков, только что сошедших на берег, и хотя никому воли не давали, часто получали монету-другую только за то, что пониже наклонялись над столом, демонстрируя свои налитые груди, выглядывавшие из низко обрезанного выреза платья, или нахально выставляли крутое бедро, невзначай касаясь им руки ошалевшего матроса или боцмана. Джек порой и сам с трудом удерживался от того, чтобы ущипнуть какую-нибудь из них за гладкую щеку или проверить упругость ягодиц, - по той простой причине, что не хотел путаться с черномазыми. Не приведи Господь стать ему отцом полукровки-мулата и повесить себе на шею черный жернов! У него был Джонни, и этого было более чем достаточно, хотя и видел он сына только тогда, когда Мэри или Гбемизола выходили с ним на прогулку. В меню, кроме подавальщиц и рома, значился только пастуший пирог, а само заведение называлось «Лев и ягненок» - в память о лидском пабе,  располагавшемся на Йорк-роуд, в котором имел обыкновение напиваться в дым Рэкхем-старший. И это действительно была та еще зарубка на память, поскольку Джек еще в юности дал себе зарок от пьянства, и с тех пор на бровях ходил редко, по исключительно печальным и важным поводам. А теперь у него был сын, которому он не хотел подавать дурной пример. Зато он хотел, чтобы Мэри видела, как каждый вечер двое черных слуг вытаскивали из паба кресло, а он усаживался в него, разжигал трубочку и устремлял неподвижный  взор на «Необитаемый остров», молча кивая проходящим мимо жителям Кингстона, которые  здоровались с ним, снимая шляпы и по-прежнему называя его капитаном, хотя он уже им и не был.  Но продолжал являться правой рукой Дженнингса и приближенным губернатора, а это кое-что значило.
Управлял пабом не он, а Блумингдейл, его бывший квартирмейстер на «Вирсавии», который был вынужден бросить якорь из-за ранения, полученного в последнем рейде. Вроде бы и пустяшная рана была, а закончилось все тем, что правая рука перестала сгибаться, и как прикажешь держать  ею оружие? Но Блумингдейл не унывал и не падал духом, а управляющий из него получился такой же хороший, как и квартирмейстер, и Джек теперь мог со спокойным сердцем уйти на очередную охоту за врагами Короны, доверив свое новое приобретение старому товарищу.
Но в этот мартовский вечер все пошло наперекосяк: Джек только-только устроил свой поджарый зад в кресле, как из дверей «Льва и ягненка» вывалился Блумингдейл, склонился к самому его уху и зашептал, тяжело дыша:
- Беда, кэп! На втором этаже гость окочурился.
Джек, усердно сверливший  взглядом «Необитаемый остров»,  дернул головой: дыхание Блумингдейла обжигало его ухо.
- Кто таков? – так же тихо спросил он.
- Да шкипер с бристольской шхуны: они только вчера партию рабов доставили, после чего судовладелец вышвырнул его за пьянство, правда выплатив жалованье. Вот он и пришел к нам отметить это дело. Да не один, а с черномазенькой – ну одной из тех, что со шхуны.
Джек открыл рот и снова закрыл, чтобы не порушить обидным словом крепкую морскую дружбу, но взгляд у него был такой, что Блумингдейл невольно отступил и чуть не споткнулся о первую ступеньку крыльца.
- У меня тут не бордель, - прошипел Джек, приподнимаясь из кресла. – Я ведь сразу сказал: никаких шлюх!
- Так она и не шлюха, кэп, - попытался оправдаться Блумингдейл. – Шкипер ее получил как часть жалованья, ну и... Чёрт, да кто бы на его месте не воспользовался?
- Да пусть пользуется на здоровье, только не в моем заведении, - зарычал Джек, превращаясь во льва, красовавшегося на вывеске. – Если я захочу содержать бордель – я так свое заведение и назову: бордель, а не паб и не таверна! Ладно, что с ним приключилось-то?
- Да видать, сил не рассчитал, - ему  на вид лет пятьдесят, и пьет, как полковая лошадь после марша. Видать, девчонка его заездила, сердце и отказало.
Джек уже выбрался из кресла и молча указал Блумингдейлу на дверь. Оба они вошли в паб и направились к лестнице, ведущей на второй этаж, где находились комнаты Джека и управляющего, одна для гостей и еще одна, гордо именуемая «кабинетом».
- Девчонка где? – по ходу бросил Джек, поднимаясь по тщательно отскобленной и вымытой лестнице.
- Да с ним сидит, ревет в три ручья. Она по-нашенски почти ни гу-гу. Только и повторяет: «Масса богатый, масса добрый!»
- Ну да, как же, - буркнул Джек. -  Пять дюймов щедрости и доброты, ага. И что нам теперь с ней делать, с девицей? И с ее добрым, но мертвым хозяином?
- А хрен их знает, - чистосердечно признал Блумингдейл, - Откровенно говоря, о его поминках позаботиться некому, а поскольку умер он здесь, придется нам его хоронить. А девица пусть кружки моет и белье стирает, или продайте ее кому-нибудь на аукционе: такую кралю с руками оторвут.
- Много он нам задолжал? - снова спросил Джек. - Надо будет обыскать его рундучок: деньги-то у него были, а нам еще на похороны тратиться.

Джек вошел в комнату и окинул ее пристальным взглядом, отмечая все детали. На кровати лежал безвременно почивший шкипер: штаны расстегнуты, хозяйство наружу, морда красная как клешня вареного лобстера. Джек поморщился, подошел к кровати, выдернул из-под мертвеца тонкое одеяло и накинул сверху, чтобы срам прикрыть. Удивился по ходу, почему этого не сделал до него Блумингдейл, когда заходил проверить, что случилось. Но зыркнув на управляющего, сразу все понял: тот пялился на негритянку и ничего вокруг больше не замечал. Еще немного – и нижняя челюсть отвалится и упадет на пол. Джек тоже посмотрел и признал, что смотреть есть на что: несмотря на то, что рабыня рыдала в три ручья, - тут Блумингдейл не погрешил против истины, - все равно она напоминала  черную козочку, а лучше сказать – юную газель. Глазищи огромные, влажные, и так смотрят, как будто в самую душу проникают. Волосы длинные и шелковистые, как лучшая мериносовая шерсть, - спадают на хрупкие плечи густыми блестящими волнами, так и хочется погладить. Да и кожа не угольно-черная, как у большинства ее соплеменников, а на тон или два светлее.  Джека даже жалость кольнула: не повезло девчонке. Хозяин ее оприходовал и концы отбросил, и кому она теперь такая сгодится?
- Отведи ее на кухню, пусть накормят, а потом решим, что с ней делать,  - сказал он Блумингдейлу, собираясь в его отсутствие произвести смотр вещам покойника.
Блумингдейл сразу же пришел в себя, рот закрыл и подхватил рабыню под локоток – да не грубо, не властно и не нахально, как полагается белому мужчине, когда он имеет дело с чернокожей красоткой, а так осторожно, как будто она была сделана из тончайшего китайского фарфора. Джек фыркнул: седина в бороду – бес в ребро, но ничего не сказал. Дождался, пока пара выйдет из комнаты, запер дверь на ключ и приступил к методичному обыску.
Вещей у шкипера было не густо: всего один рундучок, но запертый на висячий замок – уже интересно! Джек взял кочергу, одним ударом сбил замок и откинул крышку. На него пахнуло ароматом залежавшихся и плохо просушенных  штанов и чулок. Он уже и отвык за те два месяца, что провел на суше, от эдакой вони. Перебрав все  одежки одну за другой, ничего ценного не обнаружил и задумался. Где-то ведь этот пропойца хранил свои деньги? Джек вытряхнул шмотье на пол и перевернул сундук вверх дном. Простучал его и понял, что дно двойное. Вытащил свой верный нож из-за голенища и стал ковырять по краям. Щелк! – нижняя панель сдвинулась на полдюйма, а из-под нее показался край сложенной бумаги. Джек бумажку вытащил, развернул, разгладил на колене и начал читать. Правда, читать-то особо было нечего: всего несколько корявых строк, а над ними – подробнейшая карта, в центре которой была нарисована высокая гора, из вершины которой изливались потоки чего-то жидкого. «Вулкан!» - догадался Джек. Но где этот вулкан находится, было пока не ясно, да и все остальное тоже. Зачем шкипер спрятал эту карту? Джек сунул бумажку за пазуху, пошуровал ножом под планкой и подцепил еще один листок. Он оказался исписанням сверху донизу, но Джеку было недосуг изучать его сейчас: его прежде всего интересовали деньги, которыми можно было оплатить похороны шкипера. Да и выпил покойник немало, и это тоже надо было возместить. В конце концов Джек обнаружил деньги в потайном кармане моряцкой просмоленной робы, висевшей на гвозде у двери. Что ж, проблема решилась, и Джек, бросив наполовину сочувственный, наполовину презрительный взгляд на тело, распростертое на кровати, отпер дверь и вышел из комнаты, чтобы прогуляться и подышать посвежевшим к вечеру воздухом, а заодно заглянуть к  священнику и гробовщику и договориться с ними о проведении заупокойной службы и прочих печальных делах.
Выйдя за порог «Льва и ягненка» он заметил Гбемизолу, прижимавшую к себе Джонни: рабыня явно вышла на вечернюю прогулку. Из головы Джека тут же вылетели все благие намерения, связанные с проводами в последний путь неудачливого шкипера, и он неторопливым и размеренным шагом пошел вслед за рабыней, надеясь, что через какое-то время  она сделает остановку и он получит возможность подойти к ней, заговорить и, может быть, даже подержать сына на руках. До сегодняшнего дня ему такого шанса не выпадало, потому что чаще он видел, как с Джонни гуляла Мэри. Разряженная, как какая-нибудь герцогиня, она выплывала из трактира  с Джонни на руках, и, сверкая белыми зубами и черными глазами, выставляла напоказ свои прелести: смотри, кому не лень! Джек в такие моменты всегда ретировался в свой собственный трактир и, скрежеща зубами, наблюдал из-за чуть отдернутой занавески как его бывшая любовница и, что гораздо важнее, - мать его единственного сына, павой выступает по улице, затмевая  встречных женщин, а всякое отребье пялится на нее и пускает слюни.

Сначала Джек следовал за Гбемизолой, то и дело оглядываясь из опасения, что Мэри может  по какой-нибудь надобности выйти из трактира и заметить его тощую и высокую фигуру, увязавшуюся за  рабыней, которая несла на руках Джонни. Он даже попытался сутулиться и приволакивать ногу, чтобы Мэри его не узнала со спины, хотя в общем-то понимал всю тщетность этих попыток. Мэри узнала бы его наощупь и в темноте, не то что при свете белого дня: чуйка у нее была ого-го!.
Но как только он завернул за угол, все его опасения рассеялись и он снова расправил плечи и зашагал широким и бодрым шагом уверенного в себе человека. Как и следовало ожидать, Гбемизола пошла к колодцу, и не потому, что ей хотелось пить, а потому, что это было постоянное место встречи всех городских сплетниц и кумушек независимо от цвета их кожи и передников. Мужчины собирались в тавернах, женщины - у колодцев. Так было заведено испокон веков и в этом смысле Ямайка мало чем отличалась от старушки-Англии. Джек немного умерил шаг и дождался, пока Гбемизола спустит Джонни с рук. Рабыня сделала это как только приблизилась к заветной цели, что дало Джеку возможность начать разговор. Он засунул большие пальцы рук за шелковый кушак, перепоясывающий его штаны из индийского ситца, и завел беседу:
- Ну чего ворон считаешь? - спросил он, глядя на то, как рабыня вертит головой в поисках товарок. - А ежели Джонни в колодец свалится? А ежели его кто-то снова у тебя из-под носа уведет?
Ссориться с Гмебизолой было не в его интересах, поэтому его слова прозвучали в форме полушутливого упрека, - так, как будто он и сам понимал, что они не имеют под собой никаких весомых оснований.
Джонни схватил один из сухих стручков, потряс его, внимательно оглядел и сунул в рот. Джек наклонился, отобрал стручок и кинул его на землю, а Джонни подхватил на руки, мысленно поблагодарив сынишку за то, что он предоставил ему предлог для такого поступка. Джонни, вопреки его ожиданию, не возмутился и не расплакался, а только удивленно посмотрел на него и приложил растопыренные пальчики к щеке Джека, успевшей к вечеру зарасти щетиной. Он как будто пытался вспомнить, где раньше видел этого высокого и сильного мужчину, - настоящего великана по его собственным, детским меркам.
Джек прижал сына к себе, чувствуя, как гулко бьется сердце и перехватывает спазмом горло, но внешне ничем не выдал своего волнения.
- Видишь? - снова спросил он Гбемизолу. - Пока ты головой вертишь, малец всякую дрянь в рот тащит. Небось хозяйка твоя тебя по головке не погладит, если он животом маяться начнет.

Джонни действительно проявлял повышенный интерес к окружающему миру, это Джек и сам видел, а главное - ощущал. Исследовав колкие заросли на щеке, маленькая ручка схватила его за нос,  а затем переместилась к уху, потянув его на себя. Джек стоически терпел и даже послал Гбемизоле слегка вымученную улыбку.
- Как Сол поживает? - спросил он он рабыню, хотя прекрасно знал, что Сол поживает превосходно: ему бы самому так поживать на всем готовеньком. - Я его мельком видел недавно: мне показалось, или он еще на пару дюймов подрос и  как будто раздался в плечах?
Насчет роста и размаха плеч Джек, разумеется, пошутил, желая польстить Гбемизоле, которая должна была испытывать гордость за то, что ее ухажер - самый высокий и сильный негр в Кингстоне. Но Сол, по мнению Джека, которое он оставил при себе, действительно разъелся на хозяйских харчах и действительно казался еще мощнее, чем всегда.
- Жениться не надумали? - добавил Джек. - Если что, ты мне свистни, голуба: без свадебных подарков не оставлю.
Это был явный подкуп, но Джеку было наплевать. Он и собирался подмазать рабыню, чтобы иметь возможность и дальше беспрепятственно видеться с сыном.
Джонни в этот момент заметил блестящую серьгу в ухе Джека и радостно залопотал на своем, одному ему и Мэри понятном языке. Серьгу Джек повесил недавно и очень ею гордился, но сейчас начал испытывать сомнения в безопасности такого украшения: Джонни так сильно дернул за серьгу, что у Джека выступили слезы на глазах и он лишь громадным усилием воли подавил рвавшийся из груди вопль.

Джек сделал отчаянную попытку задержать рабыню: ему не хотелось так скоро расставаться с Джонни, который наконец устал дергать его за серьгу и за курчавые волосы и угомонился, положив головку ему на грудь и принявшись сосать собственный большой палец.
- Праздник? - удивленно спросил он, пытаясь вспомнить, не пропустил ли чего важного. - Это какой же праздник? До Пасхи  еще недели три, не меньше*
Тут у него мелькнуло подозрение, что праздник может быть связан с Мэри: вдруг она, чего доброго, решила выйти замуж за какого-нибудь из своих многочисленных  поклонников? Неужто Блумквист сподобился сделать трактирщице предложение по всей форме? Джек помрачнел: его не было в Кингстоне четыре месяца, и за это время могло много чего случиться, в том числе коммерсант, стремившийся заручиться расположением прекрасной трактирщицы, мог успеть овдоветь и решиться на новый брак. Впрочем, вряд ли он стал бы вновь жениться так скоро: ведь траур по покойной жене нужно было соблюдать не менее полугода, а Блумквист был из тех, кто строго следует правилам. Но кроме Блумквиста наверняка были и другие претенденты на руку и сердце, а также немалый доход  вдовой миссис Рид, - в этом Джек не сомневался.

*В 1721 году Пасха выпала на 13 апреля.

- Славный...- ошеломленно произнес Джек и его губы сами собой потянулись к макушке Джонни, чтобы запечатлеть на ней отеческий поцелуй.
Голова у него пошла кругом: как он мог до сих пор не поинтересоваться, когда родился его сын? Но, вспоминая прошлое, он понял, что это достаточно закономерно. Сначала он и вовсе не знал, что Джонни - кровь от крови и плоть от плоти его. А потом все так закрутилось-завертелось, что было не до расспросов. Да и Мэри особо не горела желанием откровенничать. Да, большой зуб она на него наточила. А теперь и вовсе не желает его замечать - ишь, нарядов нашила что твоя герцогиня. Ходит, скалится направо и налево, а на на него даже короткого взгляда не бросит, как будто он не мужик, а пустое место, призрачная тень того Джека, с которым она провела незабываемую ночь в пещере на острове. Хотя для кого как: это для него та ночь стала незабываемой, а для нее наверняка просто еще одна зарубка на кровати.
Джек крепче прижал к себе сына: вот оно, свидетельство того, что он для Мэри - не просто встречный-поперечный. Все-таки оставил след в ее бурной жизни, и какой след! Такой уж никогда не изгладится, не растает, как утренний туман, - хочет она этого или нет.
Его на праздник, разумеется, не пригласили. Это соображение вызвало в Джек волну гнева. Он имеет право прийти и заявить о своих правах! Он - отец, а не побирушка, заявившийся, чтобы попросить объедков с праздничного стола.
- И во сколько начинается торжество? - спросил он небрежным тоном, не желая выдавать своих истинных чувств. - Хотя я и сам пойму: все-таки по-соседству живу, а не на другом острове.
Еще раз звучно чмокнув Джонни в макушку, Джек передал его Гбемизоле, и напоследок сказал, бросив взгляд на ее босые, покрытые дорожной пылью ступни:
- Эх, не ценит тебя хозяйка. Ходишь босая, как нищенка... А если на стекло напорешься или на острый камень? Надо бы тебе сандалии купить, и чем скорее, тем лучше. Давай ногу измерю, чтобы сказать обувщику, на какой размер обувку тачать.

Получив от ворот поворот, Джек попрощался с Гбемизолой, поцеловав напоследок Джонни и передав горячий привет Солу, и направился по своим  делам, связанным со шкипером, так неудачно и несвоевременно отдавшим Богу душу. С гробовщиком он договорился быстро, а со священником вышла небольшя заминка: Джек не знал, как звали-величали покойного шкипера при жизни. Но в конце концов он уладил это дело, назвав его Гарри Бузером*, что в общем, соответствовало истине, а надгробный памятник над могилой  все равно ставить никто бы не стал.
Возвращаясь ко "Льву и ягненку", джек размышлял, как ему поступить в связи с вечеринкой, которую Мэри устраивала в честь дня рождения их общего сына. Явиться на праздник без приглашения? Он знал, чем чреваты такие выходки, и не хотел портить торжество сварой с Мэри. Отправить подарок для Джонни с посыльным? Может быть, однако ему хотелось чего-то особенного и необычного, а чего именно, он пока не знал. Мелькнула мысль устроить торжественный салют, попросив канониров корабля Дженнингса пальнуть из пушек, однако на это требовалось разрешение самого Дженнингса, а тот, как было известно Джеку, уехал по делам с Спэниш-таун. Чтобы изготовить фейервеки, необходимо было время, а времени-то у него как раз и не было. Джек пожал плечами и отправился в лавку, в которой полгода назад приобрел деревянную лошадку  для Джонни на вырост и музыкальную шкатулку для Мэри.
Хозяин лавки его помнил и когда Джек спросил его есть ли что-то по-настоящему интересное или необычное, чем можно было бы удивить гостей и порадовать именинника, быстро закивал, как китайский болванчик.
- Есть, сэр! Такого вы еще никогда не видели, да и никто не видел**. Летающие фонарики из китайской рисовой бумаги! Поджигаете промасленный фитилек, и фонарик поднимается в небо и медленно по нему плывет, пока фитиль не прогорит.
- Да ну! - недоверчиво бросил Джек. - Это как же так? Ведь бумага должна сгореть по ходу.
Торговец потряс головой, но на этот раз отрицательно:
- В этом- то и вся соль, сэр! Горячий воздух наполняет бумажную сферу и поднимает ее вверх! А пламя огня стенок сферы не касается, поэтому фонарь и не  сгорает.
Джеку было некогда вдумываться в тонкости изобретения, но представив , как будет выглядеть ночное небо, когда по нему поплывет бумажная флотилия, он понял, что нашел то, что искал.
- Сколько их у тебя? - спросил он торговца.
- Сто штук, - несколько уныло сказал тот и объяснил причину своего уныния, - Дремучий народ тут живет, сэр: никто не верит, что они поднимутся в воздух! А мне они достались на распродаже с конфискованного пиратского корабля. Думал, что на золотую жилу напал, а теперь - сплошной убыток.
Джек решил рискнуть.
- Тащи сюда все, - решительно заявил он и вытащил кошель.

*Бузер (англ. boozer ) - "пьяница"
** Хотя в Китае такие фонарики изготавливались и использовались еще с древности, в Европе они появились только в 2005 году! Первый же полет на шаре-монгольфьере, наполненном горячим воздухом, был произведен в Париже в 1783 году.

Первую половину следующего дня Джек провёл, провожая в последний путь шкипера. За гробом шли трое: сам Джек, Блумингдейл и заметно повеселевшая рабыня с газельими глазами. Джек сделал вывод, что Блумингдейл всю ночь, как мог, утешал бедняжку, потерявшую доброго и щедрого хозяина. Впрочем, ему до этого не было никакого дела. Разве что он дал управляющему строгое указание пристроить красавицу к какому-нибудь полезному делу окромя перетряхивания его штанов.
- Иначе, - сказал Джек, - Я за себя не отвечаю.
И сурово посмотрел на Блумингдейла, чтобы подкрепить свою угрозу делом.
Вернувшись в паб, он с удивлением увидел, что из обеденного зала всех завсегдатаев как метлой вымело. А ведь когда они с Блумингдейлом уходили, зал был заполнен почти наполовину, несмотря на утреннее время, поскольку морякам, получившим увольнительную, больше заняться было нечем.
- Куда все подевались? - недоуменно спросил он одну из подавальщиц, протиравшую кружки фартуком.
- В трактир напротив перебрались, - ответила та, - Там сегодня бесплатную выпивку раздают. Сначала один ушёл, когда у него деньги кончились, а потом вернулся и новость сообщил. Всех сразу как корова языком слизнула.
Джек скрипнул зубами: Мэри была горазда на такие шутки! Ну ладно, он с ней ещё об этом поговорит, а сейчас надо было заняться подготовкой к запуску бумажных фонариков, а это означало, что он должен объяснить и наглядно продемонстрировать всем присутствующим как запускать их в небо. В распоряжении Джека были четыре девицы, двое чёрных слуг-мужчин и Блумингдейл. Вместе с ним самим - восемь человек. То есть на каждую пару рук приходилось  по дюжине фонариков.

Джек угробил четыре фонарика, объясняя своим помощникам, собравшимся вокруг него на заднем дворе, как их надо запускать. Наконец до всех дошло, и он роздал каждому по дюжине. Фонарики были красные, поверху расписанные золотой краской. Солнце закатилось за горизонт и пристань Кингстона погрузилась в темноту и тишину. Лишь на пришвартованных кораблях тускло сияли кормовые огни да в трактире "Необитаемый остров" ярко светились окна.
Джек выглянул из-за угла «Льва и ягненка» и увидел в ярко освещенном дверном проеме женскую фигуру. Это была Мэри, и он понял, что пора зажигать.  Он обернулся и свистнул своей команде, призывая их взяться за дело, однако поскольку задний двор был не освещен, они не заметили знака. Тогда он негромко свистнул, и этовозымело нужное действие. Первые восемь фонарей медленно поднялись в воздух и поплыли по черному небу, к ним присоединились еще восемь и спустя непродолжительное время над «Необитаемым островом» уже плыла целая флотилия бумажных сфер, освещенных изнутри. Зрелище было такое, что Джек застыл, во все глаза глядя на эту картину.
- Красота-а... – прошептала одна из рабынь, стоявшая рядом с ним.
- Сказка, да и только! – поддакнул Блумингдейл, хотя Джек, даже не взглянув в его сторону, мог бы поклясться, что тот смотрит не на небо, а на Лейлу.
- Ладно, кореша,  спасибо за помощь, все свободны, - сказал Джек и направился к трактиру, в дверях которого стояла Мэри.
- Наше вам с кисточкой, миссис Рид, - поздоровался он, сдернув с головы треуголку. – Позвольте поздравить с именинами сына. Вечер-то какой погожий выдался: будто на заказ. А небо! Гляньте-ка на небо: может, что интересное увидите.

- Это? – повторил Джек и задумался.
Картина была настолько завораживающей и не имевшей определения, что он начал искать нечто похожее в своем жизненном опыте. Стаи летучих рыб, встреченные неподалеку от Кубы, и  мерцающие, как тысячи светлячков, ночные волны у берегов Верхней и Нижней Калифорний. Но то были явления, порожденные  Природой и Богом, а сейчас он видел творение человеческого разума и чьих-то терпеливых и искусных рук. Казалось, что освещенный закатом чернильный  океан опрокинулся в небо и переливался сполохами красного золота. Или просто на небе зажглись новые звезды?
- Это то, что я чувствую, когда вижу  или держу на руках Джонни, - наконец сказал он. – Это моя любовь к нему... и к тебе, Мэри.

Джек и сам не понял, как у него с языка сорвались такие слова: идя к Мэри, он никаких признаний делать не собирался, хотя и сказал чистую правду. Но он всегда был чувствителен к красоте окружающего мира: мог часами смотреть на языки костра,  переливы морских волн, пламенеющий закат и розовый рассвет. А сегодняшняя картина была настолько завораживающей и необычной, что у него и вовсе крышу снесло. Он  со страхом ожидал, что Мэри фыркнет и скажет ему в ответ что-нибудь резкое и насмешливое, что заставит его развернуться и убраться восвояси, поджав хвост. Но к его огромному удивлению ничего подобного она не сделала и даже пригласила войти.
- Праздник сегодня не маленький, - кашлянув, возразил Джек, протягивая руку к Джонни, сидевшему на руках у матери и во все глазенки таращившемуся на небесные огоньки, становившиеся все меньше и меньше. - Можно сказать, что очень большой праздник. М-да, дети быстро растут. Особливо, когда видишь их не каждый день, а раз в полгода
Джек спохватился, что Мэри может воспринять его слова, как скрытый упрек: мол, не даешь видеться с сыном! И торопливо добавил, потрепав Джонни по темной, начинавшей кудрявиться, макушке:
- Пожалуй, зайду. Но ненадолго: в пабе дел невпроворот, а слуги у меня не чета твоим, за ними глаз да глаз нужен.

Джонни выглядел не слишком довольным тем, что лишился материнских объятий, но громкого неудовольствия не выражал, хотя и поерзал на руках у Джека, вытягивая шейку и оглядываясь на крошечные огоньки, почти уже затерявшиеся среди звезд. С сыном на руках Джек прошёл на кухню следом за Мэри, стараясь изредка отводить взгляд от ее бедер, обтянутых нарядным платьем, и поглядывать себе под ноги - чтобы не споткнуться и не упасть вместе с Джонни. Это было сложно, но он справился и доставил сына на кухню в целости и сохранности. Усевшись  на табурет и держа Джонни на коленях, Джек обвел взглядом помещение, которое было ему хорошо знакомо. С тех пор, как он последний раз здесь побывал, ничего не изменилось: кухня была такой же опрятной, как и всегда, а медные сковороды, развешанные по стенам, блестели как новенькие фартинги, только что вышедшие с королевского монетного двора. Ароматы вкусной еды дразнили обоняние: Джек только что вспомнил, что с самого утра у него маковой росинки во рту не было, но то, что Мэри приказала слугам накрыть на стол, вселяло в него надежду на получение сытного ужина.
Джонни потянулся за большой оловянной кружкой, стоявшей на столе, схватил ее обеими ручонками и подтащил к себе.
- Ишь ты, смышленый какой! - восхитился Джек, заглянув в кружку, оказавшуюся пустой. - Ты на что намекаешь, сынок? Что твоему бате пора выпить за твое здоровье? Я тоже так считаю.
И Джек вопросительно посмотрел на Мэри, но как-то само собой получилось, что его взгляд съехал на ее высокую грудь, да так там и застрял, увязнув, как муха в меду.

- Весь в меня! - самодовольно хмыкнул Джек, одной рукой придерживая Джонни, а другой наливая ром в кружку Мэри и в свою. - Я с малых лет всех поражал своей смекалкой, и если б отец мой не пропил все, что заработал тяжелым трудом, я бы, может, и  университеты закончил. Ну да ладно, и так неплохо, а Джонни обязательно учиться надо - для того я акции Южных морей и обратил в золотые слитки. Ты их береги, не трать почем зря - это для Джонни.
Кружку Мэри он наполнил почти доверху, а себе налил всего на два пальца - не хотел потерять голову и начать приставать к своей бывшей подруге. Все равно ведь не обломится ничего, а снова получить от нее щелчок по носу и пинок под зад, - нет уж, такого ему не надо, сыт по горло.
- А то, что ты видела - это подарок китайского императора. Сто бумажных фонариков, как с куста. Прислал мне их император вместе с сопроводительным письмом, в котором выражал восхищение моими подвигами и приглашал к себе на службу: у них  в Поднебесной туго с хорошими капитанами.
Джек ухмыльнулся, довольный своей выдумкой, и глотнул рома.

Джек решительно отодвинул доверху наполненную кружку, тем более, что Джонни уже тянул к ней свои любопытные ручки.
Объяснять Мэри, почему он не хочет напиваться, он не  собирался. Рассказывать о спившемся отце не хотелось, - слишком тягостная была история. А о том, что у него и без рома руки чесались облапить ее и прижать к теплой стеночке или опрокинуть на стол, Джек тем более упоминать не хотел. Алкоголь был похож на Змия, совратившего Адама в райском саду: выпьешь больше, чем следует - и море по колено. Да только потом приходится расхлебывать то, что сделал в пьяном угаре.
- Ты бы сама поменьше употребляла: состаришься раньше времени, - наставительно сказал он. - И для Джонни пример хуже некуда. А про китайского императора я пошутил. Ладно, надо и честь знать. Пойду к себе, тем более что имениннику пора на боковую.
Есть Джеку почему-то расхотелось. Да в конце концов, он мог бы перехватиться остатками пастушьего пирога в своем собственном заведении. А если рабыни еще не спят, заставить одну из них приготовить хозяину яичницу с беконом.