- Вчера напился в зюзю и дрыхнет мертвецким сном, что твой опоссум*,  - поведал Эйб в ответ на вопрос Соломона о местонахождении капитана Рэкхема. - Камердинер рвет и мечет: говорит, что гость ночью весь ковер заблевал и прямо в сапогах на хозяйскую кровать улегся, - теперь простыни со щелоком не отстирать. А бедный масса Гарри всю ночь в кресле прокемарил...
Чья-то тяжелая рука опустилась на плечо старого садовника и грозный голос проговорил:
- Ах ты, старый пень! Напраслину на меня возводишь? А если я сейчас тебе твой черный стручок с корнем вырву и брошу на корм собакам?
Душа у Эйба моментально провалилась в пятки, и он готов был и сам упасть на землю от охватившего  его ужаса точь-в-точь как упомянутый им опоссум. Но вместо этого просто стоял, съежившись под железной дланью капитана, и остекленевшими глазами пялился на Соломона.
Капитан Рэкхем был застегнут на все пуговицы, а вычищенные сапоги сияли ослепительным блеском. И только налитые кровью глаза и отросшая за ночь неопрятная щетина выдавали его тесное знакомство с бутылкой, состоявшееся минувшим вечером.
- Ладно, иди по своим делам, святоша, - уже более снисходительным тоном сказал он, снимая руку с плеча Эйба. - А ты проводишь меня к своей хозяйке, и не вздумай отказываться, не то скручу в бараний рог.
Последние слова были адресованы Соломону, которого Джек узнал, как только увидел.

- Не переживай, приятель, - с неожиданным дружелюбием, смешанным с иронией, откликнулся Джек, - Ясное дело, с миссис Рид я сам управлюсь, без твоей помощи.
Старый Эйб уже слинял, воспользовавшись тем, что капитан отвлекся на разговор с Соломоном, но Джека, казалось, это не волновало. Открыв калитку, он вышел, и коротко сказав Соломону, - "Идем!" - зашагал в торону таверны. Разговаривать с рабом ему было не о чем, поэтому всю дорогу он размышлял о своем новом знакомом - Гарольде Блумквисте. Накануне у них состоялась весьма познавательная беседа, - по крайней мере та ее часть, которую Джек помнил, поскольку в какой-то момент все заволокло черным туманом, и он погрузился в бездонный пьяный сон. Но до этого поведал Блумквисту много интересного о себе, - начиная с того момента, как сбежал из отчего дома в Лондон и прибился к контрабандистам, и заканчивая своими подвигами в постели. О Мэри он ничего не говорил,  даже в пьяном угаре памятуя о том, что любое его слово может ее погубить. Но вдруг он все же что-то сболтнул перед тем, как отрубился окончательно? Эта мысль не давала Джеку покоя, и утром, завтракая с хозяином дома, он попытался ненавязчиво выяснить, не сказал ли он чего лишнего во время ночной попойки. Однако Блумквист вел себя совершенно спокойно и ни словом, ни взглядом не дал Джеку заподозрить худое. Можно сказать, что эта ночь, проведенная за уставленным бутылками столом странным образом их сдружила.
Когда кофе был выпит, а завтрак оставлен почти нетронутым, - и у хозяина, и у гостя головы после попойки трещали так, что кусок в горло не лез, - Джек рассыпался в извинениях за то, что заблевал дорогой ковер и завалился спать в сапогах, на что Блумквист искренне рассмеялся и заверил его в том, что зла на него не держит.
- Можете жить у меня столько, сколько потребуется, пока не обзаведетесь новым кораблем, - сказал он. - Места здесь вдоволь. Но заранее предупреждаю: повторять то, что случилось вчера, мы не будем.
Джек согласно кивнул, радуясь, что нечаянно обрел крышу над головой и откланялся, сказав коммерсанту, что должен повидаться с коммодором Дженнингсом и губернатором, но обязательно вернется к вечеру.
За этими раздумьями он не заметил, как они с Соломоном подошли к "Необитаемому острову"
- Кто охраняет дом от посягательств мистера Блумквиста и моих? - спросил он, обернувшись к Соломону.

Джек поскреб щетину на подбородке:
- Выгонит... - уныло заключил он короткий процесс раздумий.
Решимость, с которой он направил свои стопы от дома Блумквиста к таверне, испарилась. Да и то, как мялся и мямлил чернокожий великан, уверенности тоже не добавляло. Снова лезть через окно Джек не хотел: что-то подсказывало ему, что на этот раз Мэри спустит его головой вперед по лестнице, - это в лучшем случае. Надо было, чтобы она сама его впустила, но как этого добиться? Джек запустил пальцы в свою густую шевелюру, чувствуя себя мальчишкой, которому надо забраться в соседский сад за яблоками, но так, чтобы хозяин не влепил ему в зад заряд дроби.
- Послушай, дружище, - наконец сказал он, выставляя перед собой сапог, по щиколотку измазанный дорожной глиной, раскисшей после утреннего ливня, - Наверняка ты прав, и нечего мне соваться в таверну, раз твоя хозяйка так на меня озлилась. Придется смириться, что уж теперь. Но раз уж я пришел, не в службу, а в дружбу: вынеси мне немного ваксы*, чтобы я начистил сапоги. Мне к губернатору идти, а пока я сюда с тобой шел, извозил их в грязи. И ветошь захвати какую-нибудь, не пальцами же мне ее размазывать! Денег у меня при себе нет, но  будь уверен: я услуг не забываю, и как только получу свои денежки у губернатора, сразу же с тобой щедро расплачусь, а хозяйка твоя о том никогда не узнает.

Джек от греха подальше спрятался за углом: не  хотел, чтобы его случайно заметила Мэри или кто-то из ее служанок, знакомых с его мордой. Он обратил внимание на то, что кактус, посаженный им перед входом, все еще не был выкорчеван с корнем, и задумался о том, что бы это могло значить. Поразмыслив и так, и сяк, он счел это за добрый знак. Вряд ли Мэри так любила кактусы, пусть даже цветущие и благоухавшие сладкой ванилью. Впрочем, она обладала завидным здравомыслием и практической смекалкой, и могла оставить у своих дверей этот знак его любви только для того, чтобы привлекать посетителей.
Вздохнув, Джек прислонился к стене и стал ожидать возвращения Сола.

- Премного благодарен, - ответил Джек, забирая миску. - Я в сторонку отойду, чтобы посетителям глаза не мозолить, потом все верну, как ты и просил. А ты иди, иди, не то хозяйка хватится.
Оставив Соломона, он отошел от таверны и скрылся в подворотне, чтобы приступить к выполнению намеченного плана. Сначала он снял камзол, скрутил его так плотно, как мог, и сунул под камень, лежавший у одной из стен. Затем разулся, снял чулки и закатал свои ситцевые штаны до колен, а рукава рубахи до локтей. Запустив пальцы в миску, зачерпнул черной ваксы и стал щедро намазывать ею лицо и шею, а затем перешел к ногам и рукам. Спустя некоторое время миска опустела, а Джек очистил ладони ветошью, вышел из подворотни и погляделся, как в зеркало, в большую лужу, оставшуюся после утреннего ливня. Результат его удовлетворил: гладкая поверхность отразила черное, как смоль, лицо, на котором сверкали белые зубы. Глаза у Джека были глубоко карего цвета, а волосы от природы вились, закручиваясь на концах в тугие колечки, и тоже были почти такими же черными, как у рабов, вывезенных с берегов Африки. Если бы кто-то пригляделся к нему как следует, то сразу же распознал бы обман, но Джек по собственному опыту знал, что к черномазым никто не приглядывается, а ему всего-то и надо было, что пробраться в таверну с черного хода. Сунув ветошь в миску, он вернулся к "Необитаемому острову" и поставил миску у стены, чтобы ее забрал Соломон, а сам пошел в обход таверны. По пути он прихватил бочку для сбора дождевой воды, оставленную у ворот, предварительно вылив из нее всю воду, и водрузил ее на плечо, чтобы выглядеть, как раб, занятый работой, а заодно и скрыть за нею половину лица. Насвистывая, он вошел во двор и направился к двери, которая вела на кухню. Шлепая босыми ногами по мокрому после дождя песку, которым был посыпан двор, он молился про себя, чтобы его никто не остановил. Удача была на его стороне: черные ноги, выглядывавшие из штанов, и такие же черные руки не вызвали подозрений у двух крепких соплеменников Сола, стороживших подступы к двери. Джек проник внутрь, лпустил бочку на пол и юркнул в другую дверь, ведущую к лестнице на второй этаж. Ему хотелось посмотреть на сына, а разговоры с Мэри он решил отложить до более благоприятного момента, хотя в глубине души и не верил, что таковой когда-нибудь наступит.

Сбежав из Кингстона, Вуд ппропостился почти две недели, так что дырявые матросские штаны стали сваливаться с  его отощавшего зада и  пришлось подвязывать их обрывком веревки, которую он нашел в полуразрушенной рыбацкой лачуге. Потуже затянув веревку на поясе, Вуд бродил по окрестностям, пытаясь найти работу в фермерских хозяйствах. Но везде была пропасть дармовой рабочей силы: черномазые с утра до ночи усердно долбили землю мотыгами и рубили острыми мачете сахарный тростник, так что их хозяевам не было нужды нанимать белого работника и платить ему деньги. Однако попадались сердобольные фермеры, которые выносили бродяге маисовую лепешку и кружку кукурузного пива. На десятый день своих скитаний Вуд увидел небольшой дом с огородом и прилегавшим к ним полем, на котором торчали кукурузные стебли: сами початки уже были собраны. Дотащившись до двери, он постучал и спустя несколько томительных минут ему открыла хозяйка, - высокая,  дочерна загорелая женщина лет сорока с ружьем в руках, что дало Вуду основание заподозрить отсутствие в доме мужчины.  Его жалобы и изможденный вид, казалось, тронули женское сердце, и она пригласила его на кухню, - чисто прибранную и благоухавшую тушеным мясом с овощами, что разительно отличалось от вида и запахов корабельного камбуза. Уплетая за обе щеки жаркое, Вуд умудрялся вставлять словечки в непрерывный поток женской болтовни, которой, казалось, не будет ни конца, ни края, а также задавать вопросы.
- Работник мне не нужен, - отрезала фермерша в ответ на его очередной вопрос, пододвигая к нему блюдо с горячими лепешками. – Хозяйство у меня небольшое, а рабов хотя и немного, но все крепкие и работящие.
Вуд тщательно вытер подливу куском лепешки и закинул следующую удочку.
- Да я понимаю, мэм: кому охота деньги на ветер бросать, когда есть черномазые. Наверное, и муж ваш такого же мнения...
- Муж мой давно на тот свет отправился, - в голосе женщины не прозвучало и тени тоски по покойному супругу, и причина этому стала ясна из ее следующих слов. – Козёл был редкостный, упокой Господь его душу, хотя сдается мне, что душа его отправилась прямиком к Дьяволу. Пил, гулял, все деньги в карты проигрывал, – бестолочь, одним словом. Я в первый раз улыбнулась, когда его гроб в могилу опускали.
Вдова потянулась к большому кувшину и долила в кружку Вуда крепкой картофельной браги.
- Единственное, о чем жалею, - что Господь нам вовремя ребеночка не дал, а теперь уж поздно. Я кой-чего скопила за то время, что вдовствую, - некому было пропивать да в карты проигрывать. Нехорошо так говорить, наверное, но я бы всю свою кубышку отдала, если бы какая-нибудь девушка, что ребенка прижила не от мужа, мне бы его отдала на воспитание.
Брага уже слегка ударила в голову Вуду, но соображал он по-прежнему ясно. Вдове позарез был нужен ребенок, ему – деньги. А кроме того, открывалась прекрасная возможность отомстить Марку Риду и его гордячке-зазнобе. Он допил брагу и отер рот тыльной стороной ладони.
- Сам Господь меня к вашему порогу привел, мэм, - торжественно и важно промолвил он. – Сестра моя полгода назад разрешилась от бремени мальчиком, а муж ее в море без вести сгинул, и оставил ее без гроша. У меня тоже карман дырявый: сами видите, милостыню просить приходится, потому как последние два года мучаюсь от малярийной лихорадки: иной раз по месяцу с постели подняться не могу. Скоро и сестра по миру пойдет, а куда мальчонку девать – одному Богу известно. Я ее уговорю отдать Джонни вам на воспитание, так как иначе им не выжить.
Голубые глаза вдовы вспыхнули надеждой:
- А не врешь? Какая мать добровольно со своей кровинушкой расстанется?
Вуд лицемерно вздохнул и понурил голову:
- Поплачет, конечно, но куда деваться... Ежели вы не шутки шутите, мэм, - завтра утром принесу вам Джонни. Только и вы поклянитесь, что будете ему как мать. У меня к вам одна просьба: дайте мне плетеную корзинку, чтобы в нее младенца уложить: у сестры моей в ее хибаре хоть шаром покати – все продала, чтобы не помереть с голоду.
Вдова вскочила на ноги, опрокинув стул:
- И корзину, и одеяльце, - все дам! И денег возьми: купишь малышу молока в дорогу.
Вечером того же дня Вуд вернулся в Кингстон и прокрался к таверне «Необитаемый остров». По дороге он со всех сторон обмозговал план похищения, который в буквальном смысле слова мог выгореть.

***
Джек рано порадовался своей удаче: проникнув в таверну и поднявшись на второй этаж, он едва приоткрыл дверь комнаты Джонни, и тут же увидел Мэри, занятую починкой белья. Джек метнулся к соседней двери, по счастью, оказавшейся не запертой, и юркнул в комнату, чтобы дождаться там, когда Мэри уйдет и оставит Джонни одного. Неслышно повернув в замке ключ, чтобы никто не вошел, он улегся на кровать, проскучав с полчаса, незаметно для самого себя уснул.

Томас Вуд вернулся в Кингстон еще до заката и предпринял разведывательную операцию, проверив подступы к трактиру "Необитаемый остров". К его огромному разочарованию задний двор трактира, обычно пустовавший, охранялся двумя здоровенными неграми, пожтому пришлось на ходу менять план. Хотя негры, по его мнению, просто били баклуши, их постоянное присутствие у черного входа в трактир делало невозможным поджог непосредственно на пороге, однако Вуд решил, что главное - посеять панику среди слуг и гостей и отвлечь их внимание от своей персоны. Пока все будут метаться и тушить пожар во дворе, он сможет незаметно проникнуть в дом и выкрасть ребенка, а если тот и начнет скулить, как это свойственно младенцам, никто не услышит его мяуканья: Вуд прекрасно знал, как визжат черномазые девки и бабы по любому, самому незначительному поводу, а уж на пожаре от их криков все оглохнут.
Гораздо более сложным делом было раздобыть горючий материал, но и из этого тупика Вуд выбрался с честью, проявив несвойственные ему сноровку и смекалку. Правда, для этого ему пришлось попотеть: не так-то просто было стянуть плошку с маслом у уличной торговки горячими лепешками. Тлеющие головешки он вытащил из костра, который развели неподалеку от пристани после захода солнца, а чтобы доставить их к трактиру, пришлось пожертвовать сапогом - но тот все равно уже просил каши, а Вуд рассчитывал купить себе новую пару, получив деньги за ребенка.
Пробравшись под покровом темной тропической ночи к трактиру, Вуд как следует промаслил шерстяное одеяльце, выданное ему фермершей для того, чтобы закутать младенца, положил его в корзинку и навалил сверху тлеющие головни. Спустя всего несколько мгновений ткань начала дымиться и тлеть, распространяя запах жженых перьев, а затем по ее складкам зазмеились огненные полосы. Во дворе трактира, как успел выяснить Вуд во время своей дневной разведки, под дощатым навесом находился стог сена, предназначенный для козы, давашей молоко для нужд трактира, а возможно, и для младенца трактирщицы. Размахнувшись, Вуд бросил начавшую гореть корзину с промасленным одеяльцем внутри  через высокий забор и приник к щели между неплотно пригнанными досками: к его радости, метательный снаряд приземлился точнехонько у стога, и тот почти мгновенно занялся огнем, поскольку сено, укрытое навесом от дождей, было сухим, как лучина.

***

Джек проснулся от истошных криков, доносившихся со двора. Вскочив с постели он бросился к окну и отдернул занавески, напрочь позабыв о том, что руки у него измазаны ваксой, и оставив на белоснежной ткани жирные черные пятна. На заднем дворе пылал стог сена вместе с дощатым навесом и огонь уже жадно лизал стены трактира. По двору метались  рабы с ведрами в руках, пытаясь потушить пожар. Их белые одежды и тюрбаны женщин мелькали в отблесках пламени, как стая морских чаек на фоне грозового неба. Джек ломанулся к двери, повернул ключ и выскочил в коридор. Надо было бы проверить Джонни в соседней комнате, но он был уверен, что Мэри уже вынесла сына на улицу, подальше от опасности, поэтому побежал вниз по лестнице, чтобы присоединиться к тушению пожара. По дороге ему встретился какой-то тощий мужичонка. Увидев Джека, он прижался к стене и вылупился на него своими желтыми, как у гиены, глазами.
- Чего уставился? - рявкнул Джек. - Давай во двор, еще одна пара рук не помешает!
Мужичонка что-то пробормотал, но с места не сдвинулся. Джек махнул рукой и, перепрыгивая через три ступеньки, помчался к выходу

На лестнице Вуда чуть было не перехватил какой-то черномазый, но слава Богу, обошлось. Но дальше все пошло еще хуже: ребенка в комнате не было! Вуд понял, что пока он любовался плодами рук своих, трактирщица успела вынести ребенка из дома. Тем не менее, он потратил некоторое время, шаря под периной и шуруя по ящикам комода  в поисках спрятанных денег. Но зазноба Рида была бабой хитрой: видно, прятала денежки в более надежных местах. Сплюнув на чисто выметенный пол, Вуд выхватил из стопки сложенное детское одеяльце и выскочил из комнаты. На кухне он перевернул все вверх дном, разыскивая новую корзину вместо той, которая послужила метательным снарядом: хорошо еще, что окна освещались ярким пламенем от горевшего навеса. Обнаружив корзину, Вуд запихнул в нее скомканное одеяльце, каравай хлеба и головку сыра, а в каждый из карманов матросской куртки сунул по бутылке бренди, - для себя и для младенца, которому собирался дать пососать хлебный мякиш, пропитанный бренди, чтоб не орал на всю округу, а крепко спал в плетеной колыбели.
Во дворе по-прежнему стоял дым коромыслом и царил такой шум и гам, что Вуд с трудом расслышал крик младенца, - его прижимала к себе молодая негритянка, таращившаяся на языки пламени, лизавшие стену трактира. К счастью, стояла она почти у ворот, - подальше от огня и носившихся, как заполошные куры, негров. Вуд вытащил из-за голенища сапога нож и, подойдя к молодухе сбоку, уперся его кончиком ей под ребро и прошипел:
- Крикнешь – убью! А ну-ка топай на улицу, - и молчок!
Рабыня с перепугу икнула и чуть не выронила младенца, за что удостоилась нового, более ощутимого тычка в бок: кончик ножа проткнул платье и кожу, и на белой ткани начало расплываться пятно крови. Послушно просеменив на темную улицу, она остановилась и силилась что-то сказать, но Вуду было не до разговоров с этой черной курицей: сунув нож за голенище, он размахнулся и ударил ее кулаком по затылку. Негритянка кулем осела на землю, а он успел подхватить орущего младенца и влить ему в рот несколько капель бренди. Спустя несколько мгновений младенец затих, причмокивая во сне, Вуд кое-как завернул его в одеяло, положил в корзину к хлебу и сыру, и поспешил прочь из Кингстона,  оставляя за собой бездыханное тело* и пепелище от сожженного навеса.

*Имеется в виду, что Гбемизола потеряла сознание

*****
Джек успел к самому концу: во дворе уже распоряжалась Мэри, раздавая подзатыльники и пинки наиболее ленивым рабам и отдавая приказы направо и налево. Несмотря на невеселые обстоятельства, Джек не мог не улыбнуться, вспомнив как и сам пару раз получал от Марка Рида по шее за то, что отлынивал от работы на необитаемом острове. Передав пару ведер с водой от одного негра другому, Джек отошел в сторонку и стал наблюдать за тем, как его возлюбленная машет вилами, разбрасывая остатки уцелевшего сена: так же уверенно, напористо и беспощадно, как если бы в ее руках была абордажная сабля. Загляденье да и только! Джек почувствовал знакомое напряжение в штанах, но ни о чем таком мечтать не приходилось: он понимал, что Мэри зла на него и вытолкает взашей, если он попробует ее облапить и поцеловать. Теперь и Джонни повидать не удастся, придется несолоно хлебавши тащиться обратно в дом Блумквиста, смывать с лица и рук ваксу и ложиться спать в гордом одиночестве.

Джек мысленно похвалил Мэри за сообразительность: ему тоже в голову пришла мысль, что пожар начался не от случайной искры, которой неоткуда было взяться. Поджоги были частым явлением, и он бы не удивился, если бы узнал, что какой-то конкурент решил подгадить процветающей трактирщице и перехватить у нее лавры самого популярного заведения в Кингстоне. Рабы заметно заволновались, предчувствуя новые шишки, которые вырастут на их кудрявых и неразумных головах. Джек тоже заволновался, вспомнив, какой у него вид: увидев его перемазанным ваксой, она точно заподозрит, что пожар - его рук дело. Иначе с чего бы ему так маскироваться? Он начал медленно отступать к воротам, желая поскорее смыться с места разборок, однако чья-то тяжелая рука легла ему на плечо и знакомый голос заорал:
- Я держу его, миссус, держу! Это он все устроил, богом клянусь!
Джек дернулся, но лапа Соломона сжимала его плечо, как клещами.
Поняв, что его песенка спета, Джек смирился с тем, что сейчас его буду бить, и бить сильно.
И в этот момент хлынул дождь, настоящий ливень, которому надо было бы начаться раньше, когда пожар только разгорался, но видимо в небесной канцелярии считали иначе и открыли небесные шлюзы лишь затем, чтобы смыть кровь с лица капитана Джека Рэкхема. А в том, что кровь появится, Джек не сомневался. Он молча стоял, потупив голову и не пытаясь оправдаться, потому что знал, что Мэри все равно ему не поверит. Черт его дернул прикидываться черномазым! Сам себя загнал в капкан, из которого, как ни крути, выхода нет, кроме как на тот свет.

В душе Джека затеплилась надежда на более-менее благоприятный исход, но тут же и погасла: Соломон отпустил его плечо и бухнулся в ноги хозяйке:
- Не велите казнить, мэм! Это я ему ваксы принес, - думал, он сапоги начистить хочет, а он вона что удумал!
Джек со смешанным чувством сострадания и неприязни смотрел как чернокожий гигант ползает у ног Мэри. Понятно, что она могла приказать сечь его плетьми, пока он не испустит дух, или вздернуть на ближайшей пальме, но все-таки Сол был мужчиной, а вел себя, как жалкий червяк, пресмыкающийся во прахе. Джек не собирался следовать его примеру, но яйца у него съежились и мерзко заныли: он знал, на что способна Мэри, и понимал, что на этот раз разбитой в кровь сопаткой вряд ли обойдется.
- Послушай, Мэ... миссис Рид, - сказал он, вытирая рукой дождевую воду, заливавшую глаза. - Давайте поговорим не здесь, а в доме, и желательно без свидетелей: я вам все объясню.
Черт возьми, не мог же он во всеуслышание заявить, что хотел повидать сына. Их сына.

Соломон, как побитая собака, отполз в сторону, разве что не скулил.
Второй черномазый продолжал держать Джека стальной хваткой, предоставляя хозяйке прекрасную возможность расписать морду пленника алыми узорами. Джек судорожно сглотнул, но по укоренившейся с детства привычке продолжал хорохориться, чтобы не выказать охватившего его страха: эта уловка часто его выручала. Рассмешишь того, кто собрался тебя лупцевать, - глядишь, он тебя и помилует или будет бить не так сильно.
- Благодарствую, мэм, только я уже пообедал, - сказал он, широко улыбаясь и чувствуя, что вместо улыбки выходит натужный оскал. - Да и от сырых яиц меня с детства воротит.
Негр за его спиной сдавленно хрюкнул, но хватку не ослабил.
Джек сам себе удивлялся. Ну что ему стоило правдиво ответить на простой вопрос? Да, мэм. Прошу прощения, мэм. Не извольте гневаться на горемычного вашего воздыхателя, но проторчал он в соседней с вами комнате почитай что с самого утра, - ждал удобного момента, чтоб появиться пред ваши светлые очи и предоставить свои яйца и другие лакомые места в ваше полное распоряжение.
Мог бы он так ответить? Наверняка мог, и язык бы не отсох, и Мэри так бы не буйствовала. Но картина добровольного унижения Соломона все ещё стояла у него перед глазами. Черта с два он даст Мэри пнуть себя как шелудивого пса, выполняя ее команды. Пнуть то она его по-любому пнет, а вот командовать собой он не позволит.

Джек удивился неожиданному милосердию Мэри, но и обрадовался тоже: все зубы у него остались целы, и ребра тоже, а это чего-нибудь да стоило. Он хмыкнул в ответ на ее предположение, что в заднице у него мог быть спрятан острый осколок, но тут же получил тычок от негра, который до сих пор держал его мертвой хваткой.
Двое чернокожих рабов потащили его в подвал, хотя он не так уж и упирался. В подвале он вызвался раздеться сам, на что последовал новый тычок под ребра.
- Если кто-нибудь из вас дотронется своей черномазой лапой до моей белой задницы, я таких ветров пущу, что вы тут же и окочуритесь, - пригрозил Джек, когда негры сорвали с него все его барахлишко. Впрочем, им явно не хотелось заглядывать так глубоко, и они, для вида поворчав, веревками прикрутили голого капитана к одному из столбов, подпиравших своды подвала, и покинули помещение, оставив пленника дрожать от холода и размышлять о том, что приготовила его боевая подруга ему на десерт.

Джек ожидал, что Мэри придет быстро, но она все не шла и не шла, и он продрог так, что зубы начали выбивать крупную дробь. Хотелось жрать, еще больше хотелось пить, и его танталовы муки усиливались одуряющими запахами кровяных колбас и окороков, подвешенных к потолочным балкам. Веревки, туго затянутые неграми, больно впивались в тело, и Джек поклялся себе, что как только выйдет отсюда, найдет паршивцев и как следует им наваляет.
Чтобы не замерзнуть окончательно и хоть чем-то развлечься, он стал вспоминать, как они с Мэри, которую он тогда считал Марком, сидели у ярко пылающего костра на необитаемом острове. Но это не помогло, и он во все горло затянул шанти, надеясь, что его истошные крики, очень мало напоминавшие пение, услышат в доме. Очень быстро он охрип и замолчал, но в подвал так никто и не спустился. Впрочем, на рабов надежды не было: они, по-видимому, считали, что у их грозной хозяйки глаза и уши везде, и все равно не осмелились бы поднести пленнику даже глоток воды.
- Где тебя черти носят? - пробурчал Джек, обращаясь к Мэри, которая как будто забыла о его существовании. Но он все-таки продолжал верить в то, что она к нему придет, а в конце концов и освободит его, поскольку какой же хозяйке захочется, чтобы ее съестные припасы пропитались душком начавшего гнить трупа?

Джек уже не чувствовал пальцев ног и рук и смирился со скорой смертью в холодном подвале, когда Мэри наконец появилась  и пробудила в нем надежду на благоприятный исход. Однако взглянув на ее лицо, освещенное пламенем свечи, он по-настоящему струхнул. Такого выражения он не видел даже тогда, когда она рубилась насмерть на залитой кровью палубе. Сейчас на ее лице была написана адская картина ярости пополам с отчаянием.
- Эй, голубка, - неуверенным тоном начал он, теряясь в догадках, что вызвало такую бурю чувств в пиратке, которая хладнокровно перерезала горло противникам во время абордажа. - Я уж окоченел весь, тебя дожидаясь. Мороженые яйца - не самое лучшее блюдо, знаешь ли. И кстати, пожар, - не моих рук дело, если что. Я полдня продрых в соседней комнате: дожидался, пока ты уйдешь, и я смогу взглянуть на Джонни.