Джеку показалось, что он внезапно оглох на одно ухо. Кулак у Марка был тяжелый, но что самое неприятное - быстрый и точный, и если бы он стремился свести знакомство не с  мордой Джека, а с чьей-нибудь другой, Джек первый поаплодировал бы такому умению и даже поставил бы на этого бойцового петушка пару серебряных шиллингов в какой-нибудь портовой таверне, хозяин которой устраивал бои на деньги между матросами, успевшими спустить в его заведении все свои призовые накопления. Но в данный момент лично на себя Джек не поставил бы и ломаного медного фартинга. В этой схватке его силы поддерживали лишь злость и желание оставить за собой последнее слово в споре. Джек схватил Марка за запястья и попытался боднуть головой в челюсть, однако удар получился слабым, - это Джек понял по тому, что сам не почувствовал боли. Разочарованный неудачей, он стал извиваться ужом, стараясь выскользнуть из-под оседлавшего его противника, и когда ему это удалось, оттолкнул его от себя и вскочил на ноги. Около перевернутой вверх дном шлюпки по-прежнему валялись обломки, послужившие мостками. Джек метнулся к ним, не выпуская Марка из виду, и схватил первый попавшийся под руку, вооружившись им, как  шут деревянным мечом.

Марк выжидал, скаля крепкие белые зубы - Джеку оставалось только  радоваться, что Марк не додумался откусить ему ухо. Держа доску обеими руками, Джек бочком стал продвигаться к заветному свертку, мысленно похвалив себя за то, что на корабле догадался завернуть бумаги в непромокаемую просмоленную робу. Сам он промок до нитки, так же, как и его противник. Подобравшись к свёртку, он схватил его, уронив доску.
- Ну что, приятель? Разойдемся по домам? Или хочешь пересидеть грозу в моей пещерке и вместе со мной почитать "Робинзона Крузо"?
Злость куда-то схлынула, остались только неимоверная усталость, голод и желание согреться глоточком рома.

Джеку не нужны были карты, и вообще он уже так устал, что хотел только одного: забиться поглубже под скалистый уступ, частично защищавший от дождя и ветра, глотнуть рома,  свернуться клубком и заснуть. Но упрямство Марка зацепило в его душе такую струну, о существовании которой он до сих пор и не подозревал. Собрав все силы, он дернул за злополучный сверток так сильно, что чуть сам не свалился на землю. Но удержался на ногах, развернулся лицом к ставшим громадными волнам и зашвырнул сверток в море, мысленно попрощавшись с  моряком из Йорка, в лице которого он надеялся обрести духовную поддержку и нравственную опору в течение следующих двадцати восьми лет одиночества.

У Джека отпала челюсть, в самом прямом смысле этого слова. Открыв рот, он смотрел как Марк исчезает в волнах, и никак не мог понять, что сподвигло бывшего товарища на то, чтобы покончить счеты с жизнью, оставив Джеку в наследство сорок галлонов ямайского рома, запас оружия, пуль и пороха, кучу малоношеной одежды, лодку с веслами и еще кой-чего по мелочи. То есть Джеку бы порадоваться такой удаче и зажить на острове припеваючи, дожидаясь парусника, который пристанет к его берегу и заберет его с собой на большую землю. Но отчего-то Джек не испытывал даже тени счастья, хотя в ухе, по которому съездил Марк, до сих пор позванивало, а расквашенный нос распух и болел. Джек еще немного посмотрел на волны, затем стащил с себя три мокрых рубашки, перекрестился и бросился туда же, куда отправился до него Марк. Его тут же закружило волной и потащило на дно, но он сумел вырваться из водяного плена и вынырнул на поверхность, оглядываясь и тщетно пытаясь разглядеть в волнах одинокого пловца. Перед тем, как броситься в воду, он все-таки скумекал, что Марк решил выловить со дна морского сверток с картами, и теперь чувствовал себя обязанным протянуть парню руку помощи и не дать сгинуть в морской пучине.

Джек почти сразу раскаялся в том, что полез в воду. Найти Марка в этом бурлящем котле было невозможно: за пеленой дождя и морской пены Джек и береговую линию различал с трудом, а его самого швыряло и крутило так, что он быстро выбился из сил и молился, чтобы очередной громадный вал выбросил его на берег, а не  унёс ещё дальше в океан - туда, откуда не возвращаются. Когда он наконец исчерпал запас молитв и смирился с неизбежным концом, очередная волна подняла его и потащила к берегу. Следующая швырнула его на песок и откатилась обратно. Джек встал на четвереньки его вывернуло наизнанку солёной водой, желчью и ромом, которого он успел глотнуть во время разгрузки шлюпки. После нескольких жесточайших приступов рвоты и кашля, он распластался на песке ничком, раскинув ноги и руки наподобие морской звезды, не в силах пошевелиться. На зубах скрипел песок, горло жгло от соленой воды и желчи, перед глазами плыл туман. В голове Джека не было ни одной мысли: казалось, она опустела вместе с желудком.

Дождь все лил, омывая потоками воды голый торс Джека, но гроза начала стихать: раскаты грома и сверкание молний становились все реже, удаляясь от острова. Джек отдышался и встал, с трудом оторвав свое измученное тело от песка, и первое, что увидел, - удаляющуюся фигуру Марка, нагруженного сапогами, котелком и злополучным свертком. Первым велением души было окликнуть его и предложить мир, но вспомнив, какой черной неблагодарностью Марк оплатил ему за все его труды, Джек только сплюнул на песок и пошел в другую сторону - туда, где как ему казалось, он оставил свою обувку. Снова оставшись голым, как сокол, он жалел лишь об одном: что теперь никогда не узнает, какие невзгоды пришлось претерпеть Робинзону Крузо и кто из пиратов, упомянутых в названии книги, его спас. Возможно, кто-то из знакомых Джеку, поскольку дело было недавнее судя по дате на обложке. Но не Веселый Роджер Сприггс, - это точно, потому что этот гад был способен лишь на то, чтобы бросить своего же брата-пирата на пустынном острове. Джек ругал себя последними словами за то, что так преждевременно отдал кольцо Марку: ведь мог бы через пару-тройку дней попытаться выменять на него книгу, но теперь это было невозможно, а ничего другого, что можно было бы предложить на обмен, у него не было.
Сапоги нашлись в зарослях колючего куста и Джек расцарапал руки, пока их оттуда вытаскивал. Но зато они не промокли, оставаясь под защитой густых веток. И это было единственное, что случилось с ним хорошего за этот день.

Нож, который Джек воткнул в ствол пальмы, так там и торчал. Джек выдернул его, борясь с искушением обрезать и бечеву, которой он привязал к пальме шлюпку, но после некоторого колебания решил оставить все как есть. Мстительность не была свойственна его натуре, но неосмотрительность Марка его удивляла: тот копошился у перевернутой шлюпки и в ус не дул, оставив Джека у себя за спиной. Ежели бы на месте Джека был старина Сприггс, - валялся бы уже с перерезанным горлом. Джек пожал плечами: удивительно, как такой раззява выжил среди пиратской братии. Но сейчас у него были проблемы более насущные, нежели размышления о неосторожности Марка. Его томила жажда, а ближайший источник пресной воды находился черт знает где. Да и  набрать воды все равно было не во что. К ногам Джека шлепнулся кокос. Джек поднял голову и увидел знакомую морду: Этта скалилась и что-то бормотала на своем обезьяньем наречии.
- Лапушка ты моя! - умилился Джек, радуясь, что был ласков с мартышкой: доброта, она в конце концов всегда окупается сторицей!
Расколов кокос ножом, он выпил содержимое и тут же подставил обе половинки ореха под проливной дождь. Набралось немного, с полчашки, но Джек и тому был рад. Выпил все до капли и снова наполнил. Выпил - наполнил и так несколько раз, пока не утолил жажду, а вместе с ней усмирил и зверский голод, который до того его мучил. Желудок был полон водой, но это давало  иллюзию сытости. Теперь надо было вернуться к своей стоянке,  развести костер и выпить остатки рома из своего собственного бочонка, чтобы согреться. Но стоянка осталась далеко - утром Джек тупо следовал за Марком к месту кораблекрушения и особо не следил за тем, сколько миль они прошли. А теперь, в преддверии ночи, искать родной утес было и лень, и небезопасно. Джек выбросил эту мысль из головы и пошел искать местечко для ночлега среди ближайших скал. Пока искал, дождь почти закончился и Джек сумел рассмотреть смутные очертания "Барракуды", упрямо цеплявшейся за риф.  Марк  хлопотал с разведением костра и, справившись с этим нелегким делом, уселся у ярко пылавшего пламени, мозоля глаза Джеку, который  трясся от вечерней прохлады, забившись в расщелину между скал, и единственное, что его согревало - теплое тельце обезьянки, забравшейся ему на колени. Он мог, конечно, пойти на поклон к Марку и попросить у него головню для розжига, но почему-то был уверен, что даже такой малости Марк ему не уступит
- Я вот о чем думаю, Этти, - сказал Джек, - У того моряка из Йорка тоже был помощник или он сам-один столько лет справлялся? Раз уж мы с тобой теперь не разлей вода, разбуди меня завтра раньше, чем тот сосунок проснется. Попробуем вернуться на корабль, сестренка. Смекаешь, о чем я?
Он зевнул и привалился к сырой скале. Усталость взяла свое и Джек заснул, по-прежнему крепко прижимая к себе обезьянку.

Джек проснулся так резко, как будто кто-то толкнул его в бок. Рассвет еще только занимался и первое, что он увидел - контуры "Барракуды", которую ночная буря так и не сумела разметать по волнам. Вспомнив о своем намерении пробраться на корабль, Джек посмотрел туда, где вился тонкий дымок от догоравшего костра. Лежавший рядом с костровищем Марк не шевелился - значит, все еще дрых, утомленный вчерашними свершениями. Джек встал и размял затекшие за ночь конечности: успокоившееся море расстилалось перед ним гладким голубым покрывалом, но он знал, что это спокойствие обманчиво и потрудиться, чтобы добраться до корабля с мартышкой на шее, придется немало. Оставлять Этти на на берегу он не хотел: ее присутствие странным образом его подбадривало. Да и она как будто не торопилась по другим делам.
План у Джека был простой: доплыть вместе с Этти до "Барракуды", собрать самое необходимое из того, что осталось после вчерашнего посещения и удрать так быстро, чтобы Марк ничего не успел заметить: еще об одной разборке с мордобоем Джек даже и не мечтал. К тому же у Марка была прорва огнестрельного оружия, а у него только нож. Единственной сложностью было то, что он не знал, найдет ли на корабле одноместный ялик, чтобы на нем перевезти к месту своей стоянки найденное на корабле, в остальном же дело яйца выеденного не стоило и требовало всего лишь быстроты и сноровки. Осторожно пробравшись к береговой линии, Джек посадил обезьяну на шею и вошел в воду. Плыть быть тяжело, но Этти ему не мешала: смирно сидела на его загривке, вцепившись в кудлатую жесткую гриву давно не стриженных волос.
Забравшись на борт по канату, который так и остался висеть с прошлого раза, Джек перво-наперво отыскал двухвесельный ялик, после чего все пошло как маслу. Солнце еще толком не взошло, а он уже загрузил скорлупку предметами первой необходимости, среди которых были гамак, огниво, два котелка, кружка, три смены одежды, включая просмоленную робу с парой сапог, и книжонку, которую он, не проглядывая, схватил с полки капитанского шкафа, желая компенсировать невосполнимую потерю Робинзона Крузо и обеспечить себя духовной пищей на ближайшие несколько лет. Самым же главным было то, что ему удалось отыскать большие железные ножницы, плотницкий топор и ружье с приличным запасом пуль, а также собрать в холщовый мешочек, найденный в одном из рундучков, немного пороха. Места в ялике осталось лишь для гребца в его лице и рулевого в лице Этти, но Джек все же утрамбовал груз поплотнее и ухитрился втиснуть в лодчонку  запертый ящичек с неизвестным содержимым и два мотка пеньковой веревки. Времени было в обрез: он спустил ялик на воду вместе с Этти и сам спустился в него по канату. Обрубив канат ножом, Джек оттолкнулся от борта и приналёг на вёсла, желая как можно скорее убраться с места преступления. Как ни крути, без Марка он ни в жизнь не отыскал бы корабль, поэтому по справедливости все, что находилось на судне, принадлежало Марку, а он в данном случае был никем иным, как расхитителем чужого добра. Джек удивился ходу своих мыслей: с каких это пор он начал задумываться о таких высоких материях? Разве не потратил он лучшие годы своей жизни, грабя чужие корабли? Но сейчас все осложнялось тем, что он вроде как ограбил своего товарища, пусть и бывшего.
- Вот до чего доводит честного пирата чужое упрямство, - пожаловался Джек своей подельнице. - Если б Марк не упёрся рогом как горный баран, разве ж я позаимствовал хоть обрывок гнилого паруса с его посудины? А с другой стороны, та розовая жемчужинка, что я ему подарил, потянет в Нассау на пару сотен пиастров, не меньше. И сапоги пришлось на берегу бросить, - может найдет и заберет себе.
Джек еще более усердно заработал веслами, продвигаясь вдоль береговой линии и все дальше удаляясь от того места, где досматривал последние сны Марк.

Два дня, прошедшие с момента ссоры с Марком, Джек отдыхал: то покачиваясь в гамаке, который привязал к стволам двух старых деревьев на краю лесочка, то валяясь на горячем песочке и наблюдая за маленькими крабами, сновавшими туда-сюда. Погода стояла превосходная, а торопиться ему было некуда: впереди его ожидали двадцать восемь долгих лет, в течение которых он мог успеть сделать все, что угодно. А если была ему уготована скорая кончина, надрываться тем более не было смысла. Единственное, что он сделал полезного за эти дни была вылазка с ружьем за пропитанием. Джеку и тут повезло: он ухитрился подстрелить козлёнка, которого  зажарил  на костре и за два дня умял целиком, оставив от него лишь рожки да ножки. Надо было, конечно, подумать о запасах на будущее: пока у него оставались пули и немного пороха, не переводить мясо на жаркое, а вялить или солить, благо дело, соли и солнца на острове было с избытком. Но Джек отложил заготовки на потом, так же как и поиски более удобного места для житья. Ему хотелось найти сухую и просторную пещеру с крепким сводом и достаточно узким входом, который можно было бы надежно загораживать на ночь. Но все это были пока что неясные намерения и Джек то дремал в гамаке, спрятавшись от палящих лучей солнца за покровом густой древесной листвы, то поедал фрукты, которые таскала ему Этти, требуя в ответ, чтобы он почесывал ей макушку или заросшее шерстью пузцо.
Иными словами, Джек предавался отдыху всей душой, и, сравнивая свою прежнюю жизнь с нынешней, не переставал удивляться тому, отчего  ему раньше чертяки Сприггса не пришла в голову мысль высадить себя на необитаемом райском острове - правда, с запасом всего необходимого. Никто не стоял над душой, не разражался яростной божбой и проклятиями, если он чего-то не успевал или не желал делать, не дышал ему в лицо вонью гнилых зубов и перегара, не будил его громким храпом, как это постоянно случалось в кубрике. А главное, теперь ему никогда не придется пачкать руки в чужой крови и бояться, постоянно бояться, что кто-то другой испачкает свои руки в его крови. Единственное, чего ему по-настоящему не хватало - слушателей. Джек любил почесать языком, глядя на то, как от его краснобайства у тех, кто его слушал глаза лезут на лоб. Впрочем, один благодарный слушатель у него был: мартышка, таращившая на него глазёнки в немом изумлении, и ни разу не перебившая его ни одним словом.
Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Под вечер второго дня Джек обнаружил, что укушенный палец на левой руке, до сих пор дававший о себе знать лишь покалываниями и постреливаниями, распух, покраснел и начал зудеть, а на ощупь стал горячим, как кусок поджаренного бекона. Джек опустил его в кружку с ромом и подержал, досчитав до ста, а потом обратно, но лучше от этого не стало. Выпив ром, Джек улегся у костра и стал рассматривать палец, внутренне холодея от ужаса. Всё указывало на то, что у него начинается антонов огонь, или, как называл эту напасть корабельный хирург - гангрена, - и единственным верным средством остановить распространение огня, была ампутация. Это слово он тоже слышал от корабельного костоправа, и гораздо более часто, чем хотелось бы. Джек так разозлился на Этту, что грубо отпихнул ее, когда она притулилась к его боку, собираясь заснуть.
- Зараза! - крикнул он, показывая ей распухший палец. - Видишь, что натворила? Вот знал же, что от баб одна лишь боль и никакой пользы...
Джек встал с песка и пошел к воде: он по опыту знал, что морская соль лечит больное горло и всякие мелкие зарапины и порезы. Опустив руку в воду, просидел так до самого заката и убедился, что и это средство не помогло. Опухоль не спала, а в свете звезд палец казался ему черным. Отложив самое радикальное средство на утро, он вернулся к костру, выпил еще одну кружку рома и заснул мертвецким сном.

Наступившее утро не принесло облегчения: посмотрев на палец, Джек понял, что дела его плохи и надо набраться мужества и произвести то, что корабельный врач называл мудреным словом "ампутация". От ужаса перед предстоящим действием у Джека даже аппетит пропал. Для храбрости он нацедил из бочонка остатки рома и выпил все одним махом. Взяв плотницкий топор, он долго смотрел на лезвие, которое должно было избавить его от страшной участи сгореть от антонова огня, одновременно лишив важной части тела. Чувствовал он себя примерно так же, как приговоренный к казни, уже положивший голову на плаху. Мартышка куда-то исчезла, и Джек был даже рад этому, поскольку в нынешнем своем состоянии мог и прибить ее до смерти.
С тяжелым вздохом он поставил бочонок с ромом на песок днищем вверх и положил на него левую руку. Поднял топор правой, набрал в грудь побольше воздуха, крепко зажмурился и... выронил топор. Он не мог, ну никак не мог отрубить сам себе злосчастный палец! Джек сел на песок и зарыдал, кляня себя за трусость и думая о том, а не утопиться ли ему, чтобы не мучаться долее. Постепенно его рыдания стихли, сменившись жалобным поскуливанием: теперь он жалел себя, такого несчастного, одинокого, обреченного злодейкой судьбой в лице глупой мартышки на страшную смерть в самом расцвете сил и лет. Внезапно он вспомнил о Марке, о котором не вспоминал последние два дня. Впрочем, вспоминал, но сразу же одергивал себя, не желая рассусоливать на эту тему. Сейчас Марк был единственной надеждой на спасение: уж он-то не задумавшись оттяпает Джеку палец, небось еще и позлорадствует. Но на последнее Джеку было наплевать: главное, что Марк не испугается и сделает все чисто. Да и топоры у него получше, чем тот, что у Джека: такими во время абордажа не только пальцы, случалось, что и головы оттяпывали с первого удара! Джек поднялся, отряхнул от песка штаны, надел по такому случаю одну из чистых рубашек и надвинул на лоб треуголку. Где искать Марка, он не знал, но был уверен, что тот постоянно поддерживает пламя костра и если взобраться на горку, то можно будет увидеть дым.
Как оказалось, Марк не так-то далеко и забрался: по пути к его стоянке Джек считал шаги, и вышло всего-то около двух тысяч*
Марк даром времени не терял: окинув поле деятельности бывшего товарища одним взглядом, Джек с трудом удержался от восхищенного присвиста, а при виде коптящейся рыбы, а особливо - от щекочущего ноздри запаха ароматных поленьев, у него подвело пустой живот. Но надо было делать дело, за чем он, собственно, и явился.
- Это... как его... наше вам! - выдавил он, снимая с головы треуголку и глядя не на Марка, а немного в сторону. - Не бойтесь, мистер Рид: я с миром пришел. Ну и это... извините... Сами знаете за что.
Красноречие враз покинуло Джека: он едва мог связать пару слов и говорил с натугой, как больной, выживший после апоплексического удара.

*не более полутора километров

Джек приободрился: он-то с трепетом душевным ждал, что Марк его пошлет  куда подальше, ан нет, свезло! Надо было ковать железо, пока горячо, и Джек обрел прежнее красноречие.
- Плохи мои дела, приятель, кончаюсь. - Джек вытянул вперед левую руку, чтобы Марк мог как следует рассмотреть его распухший палец.- Надо рубить. Но понимаешь, какая штука: топора у меня, как ты знаешь, нет, а ножом самому себе кость перепиливать - сознание потеряю раньше, чем закончу. Помоги, а?
Джек врал без зазрения совести, поскольку был уверен, что Марку неизвестно о его посещении "Барракуды" и о взятом на ней топоре. Признаться же, что он боялся рубить себе палец, было свыше его сил.

Джек оторопело посмотрел сначала на Марка, потом на свой многострадальный палец. У него возникло неприятное ощущение, что Рид над ним издевается и как только он пойдет отлить в ближайшие кусты, будет давиться со смеху. Но ужас перед предстоящей ампутацией перевесил отвращение к процедуре, предложенной Ридом.
- Уверен, что поможет? - с сомнением переспросил он. - С первого раза или придется повторить? Ну, отчего бы и не попробовать, хуже точно не будет. Вот только тряпицы у меня нет, а рубашку рвать для такого непотребства жалко. И мне бы чего-нибудь попить, а то я не готов, ну ты понимаешь. Есть у тебя вода или мне сходить принести?

- Благодарствую, - пробормотал Джек, - Ты настоящий друг, но я уж как-нибудь сам...
Он начал пить из котелка и пил до тех пор, пока не стал похож на церковный колокол: пустой живот раздулся и заурчал с голодухи.
- А закусить есть чем? - утерев рот рукавом, спросил он Рида. - А то я со вчерашнего вечера ничего не жрал.
Джек чувствовал себя попрошайкой с паперти, но голод не тётка, а ему еще предстояло топать обратно к своей стоянке более мили, а потом проверять силки, разводить костер, ощипывать и жарить пойманную куропатку. На то, чтобы карабкаться по скалам в надежде подстрелить еще одного козла, сил у него точно не хватило бы. И не убудет же с Марка, ежели он даст умирающему половину сухаря или шматочек солонины, - наверняка в тех бочонках, что они вдвоем сняли с корабля, что-то да завалялось.

Джек подождал, пока Марк спустится, и сунул нос в пещеру - самый кончик, только чтоб посмотреть, какое пристанище оборудовал себе его собрат-островитянин. Увиденное его так впечатлило, что он даже на некоторое время забыл о злосчастном пальце и вспомнил о нем лишь тогда, когда содержимое его желудка требовательно дало о себе знать. Джек отбежал в заросли и провёл лечебную процедуру точнёхонько так, как объяснил ему Рид. Закончив перевязывать мокрой тряпицей палец, он еще раз полюбовался на вход в пещеру, закрытый занавесом из лиан, поглазел на коптильню и спустился вниз к Риду.
- Помочь? - спросил он больше из вежливости: все-таки надо было как-то отблагодарить Рида за ценный совет, воду и материю для перевязки. - Правая рука у меня действует, как надо, так что...