У Джека  совершенно помутилось в голове: он окончательно уверился в том, что перед ним - лиса-кицунэ, и не какая-нибудь, а девятихвостая! И сейчас она тащила его в свое логово, чтобы вонзить острые зубы в его горло и напиться горячей крови, которой в нем и без того осталось немного.
Джек, еле передвигая ноги, начал креститься свободной рукой и истово шептать молитвы, которые еще помнил. Он  так и так уже был почти покойником, но хотел умереть, как подобает христианину, а не отдать душу японскому дьяволу.

Джек позволил уложить себя на тюфяк, - просто потому, что сил дать отпор у него не было, - но когда лиса-оборотень стала разматывать повязку на его бедре, он пришел в ужас. Конечно, она хотела напиться крови из раны! А может быть, и не только... Ведь кицунэ, как рассказывал ему Ван де Хох, прежде, чем убить свою жертву, занимались с ней любовью. Видимо, одного раза той, что называла себя христианским именем Мэри, не хватило. Джек застонал и хотел оттолкнуть исчадие ада, но со стыдом и изумлением понял, что единственная часть его тела, которая еще была способна шевелиться и сопротивляться, восстала от прикосновения женских рук.

- Лучше бы убила сразу, - пробормотал Джек, чувствуя, как ловкие пальчики оборотня бегают вверх и вниз по его оттопыренной ширинке. Кицунэ собиралась высосать из него последние жизненные силы, воспользовавшись единственным доступным способом и это пугало его до зубовного скрежета. Он решил, что не позволит ей это сделать и, чтобы усмирить предателя, поднявшего свою голову слишком высоко, стал думать о вещах отвлеченных, насколько позволяло ему его состояние: об Англии, в которой не был уже лет десять или больше, о своей невинноубиенной подружке, наконец о том, что надо бы починить крышу у одной из деревенских хижин.

Кицунэ хищно оскалилась: от этой жестокой и ядовитой ухмылки Джека прошиб холодный пот. Он хотел закричать, но кицунэ уже склонилась над ним и стала снова терзать его губы. Пальцы Джека стиснули ее грудь, на ощупь оказавшуюся  полнее и мягче, чем он мог предположить, глядя на нее. От кожи кицунэ исходил влажный жар, а ладонь Джека царапал твердый острый сосок. Джек чувствовал, что кицунэ возбуждал не он сам, а запах его крови, и то, что она управляла им, заставляя его плоть откликаться на ее настойчивые ласки так, как хотелось ей, и вопреки его воле. Джек  схватил кицунэ за короткие густые волосы, оттаскивая ее голову от своих израненных губ, потянулся ртом к ее молочно-белой груди с темными набухшими ареолами сосков и прикусил один из них зубами, сжав так сильно, что брызнула кровь,  солёная, как море, и пахнущая лезвием проржавевшей  абордажной сабли. От этих знакомых запаха и вкуса он неожиданно и почти мгновенно возбудился еще сильнее и, не обращая внимания на рану, небрежно прикрытую тряпками, резко сел, прижимая истекавшие влагой бедра кицунэ к своим, твердым и горячим.

Джек закрыл глаза: и от охватившей его страсти, с которой он, как ни старался, совладать не мог, и от того, что боялся увидеть, как женское лицо превращается в вытянутую лисью морду с окровавленными клыками. Правду говорил Ван де Хох: кицунэ обладали дьявольской силой в том, что касалось наведения любовного морока.  Кицунэ мягко раскачивалась на нем, никуда не торопясь и лишь распаляя его желание, а ему уже хотелось большего, и он почти готов был признаться ей в этом, но чтобы не показать, что она заранее победила в этом пугающем любовном поединке, стал целовать и ласкать её шею, слизывая языком выступившую солоноватую испарину и покусывая удивительно гладкую для оборотня кожу . Ладони Джека легли на поясницу кицунэ, затем спустились ниже, подхватывая крепкие и округлые бедра и убыстряя темп их движений. Ему казалось, что его восставшую плоть нежно сжимает и гладит рука в  туго натянутой бархатной перчатке. Совсем не так было со шлюхами в борделях, - они не испытывали влечения к своим клиентам и были сухими, как  ломкая рисовая бумага, как снаружи, так и внутри. А кицунэ истекала влагой, и хотя Джек знал, что причиной этому было не любовное томление по отношению к нему, а ненасытный голод злого духа, он и сам, казалось, готов был расплавиться от сжигавшего его огня.

С Джеком происходило что-то странное: завороженный ритмом их тел и  мелодией стонов, которые издавала кицунэ, он чувствовал, что меняется и сам превращается в  животное: в сильного молодого лиса, покрытого серебристой шерстью. Кицунэ была его самкой, а он - самцом, вожделеющим ее до самого кончика вздыбленного хвоста. По телу Джека пробегали сладострастные и мучительные волны неутолимого желания: он хотел ее всю, хотел, чтобы и она содрогалась от страсти в едином порыве с ним. Вместе с тем в его груди росла жажда доминирования, присущая всем самцам. Древний инстинкт властно требовал от него показать ей, что главный в их любовном соитии - он. Это было правильно, а почему - он и сам не знал. Поэтому он на краткое мгновение прервал слаженный ритм их тел  для того лишь, чтобы сразу же повалить кицунэ на спину и снова войти в нее, опираясь руками на твердый пол пещеры и нависая над ней, глубоко проникая в ее жаркое и влажное лоно и  подчиняя ее своему ритму. Жадно вглядываясь в женское лицо, смутно белевшее перед ним, Джек удивлялся, что оно до сих пор хранит свои миловидные черты, тогда как его собственное было искажено страстью. И в это мгновение он понял, что чувство, которое он испытывал к кицунэ, было не грубой похотью и не жаждой обладания, а любовью, которой он никогда прежде не знал. Их тела сплелись воедино, но так же соединились и их души, и два серебристых лиса вместе устремились в темное, усыпанное звездами небо, превращаясь в новое, не известное астрономам созвездие.

Его имя, произнесенное два раза, спустило Джека с небес на землю, и он удивленно воззрился на женщину, лежавшую под ним: еще более прекрасную и в то же время земную, чем та, которую он недавно увидел стоящей под сверкающими струями водопада.
- Мэри? - спросил он, понимая, что вопрос дурацкий. Да, это была Мэри, его, английская  Мэри, а не какая-то японская лисица.
Джек сел и опустил взгляд на раненое бедро: тряпки, которыми Мэри ее прикрыла перед тем, как накинуться на него с присущим ей напором, давно свалились, но Джек не увидел даже следа от раны, да и боли он не ощущал. Его это почему-то не удивило: эта ночь была пропитана магией, как и все, что случилось с ними в пещере. Он снова улегся рядом с Мэри, не потрудившись натянуть штаны, и просунул ей под голову руку, нежно привлекая к себе и поглаживая другой её полные груди.
- Корабль в бухте у восточной оконечности острова, - шепнул он ей на ухо, - Я его туда увел, потому что за тебя боялся, дурашка. Двое пропойц, которые его сторожили, наверняка уже протрезвели, но я их связал...на всякий случай.
Джек чувствовал себя обновленым и полным сил. Он убрал руку с груди  Мэри, внимательно на нее посмотрел и наморщил лоб, сосредоточенно обдумывая возможность пойти на третий круг.

- Конечно нашла бы! - охотно согласился Джек.
Во-первых, он и сам так думал, и поэтому недоумевал, ради чего Мэри затеяла свару, чуть не отправившую его на тот свет.
Во-вторых, корабль, как и сокровища, его не интересовали, а вот рука Мэри, ощупывавшая его бедро, интересовала очень и очень сильно: настолько, что он снова почувствовал желание повторить пройденный урок.
Положив ладонь на руку Мэри, он ненавязчиво сдвинул ее ближе к вместилищу своего самого главного интереса, а другая его рука так же ненавязчиво и как будто случайно провела снизу вверх по внутренней стороне её бедра, всё ещё влажного от её собственных соков и его семени, и замерла на темном треугольнике, не решаясь двинуться дальше.

- Ты и мёртвого подняться заставишь... - пробормотал Джек, - К тому же скоро расстанемся навсегда: чего понапрасну время терять?
Не желая слышать возражений, он накрыл губы Мэри своими, целуя ее так жадно, что их зубы столкнулись, а его пальцы скользнули в ее по-прежнему горячее и влажное лоно, лаская гладкие стенки и проникая так далеко, как было возможно.
Сердце у Джека было готово выпрыгнуть из груди. Он прижал Мэри к себе свободной рукой и глухо зарычал, вторгаясь языком в ее сладкий рот.

Язык Мэри, сплетавшийся с его собственным, был сладок и горяч, но Джеку хотелось узнать, какова его возлюбленная на вкус не только вверху, но и внизу. Оторвавшись от ее полных и мягких губ и не прекращая исследовать пальцами ее лоно, он стал покрывать поцелуями каждый дюйм ее тела, спускаясь все ниже и ниже, к потаенному месту между ее бедер, крепких и упругих, как круп породистой кобылицы. Язык Джека коснулся трепещущей женской плоти и розовой жемчужины, выступавшей из податливых створок этой удивительной раковины, и стал ласкать их, наслаждаясь каждым прикосновением. Солоноватая и чуть терпкая влага была лучше, чем самый чистый и забористый ром, - лучше, чем все, что Джеку когда-нибудь доводилось пробовать. Мэри пахла морем. Она и была морем: бездонным, манящим и безжалостным, и Джек тонул в ней, задыхаясь от невысказанной словами любви и неутолимой, иссушающей  жажды. Он мог бы пить из этого источника бесконечно, если бы его обладательница ему это позволила. Движения его языка стали резче и настойчивее: он хотел довести свою возлюбленную до экстаза и заставить ее кричать или как-то иначе выразить то, что она чувствовала от этой запретной ласки. А его собственная плоть снова восстала и требовала успокоения.

Мэри выгнулась и закричала: этот крик отозвался в ушах Джека музыкой сфер, показывая ему, что он все-таки не оплошал и довел свою подругу туда, куда надо. Он и гордился собой, и одновременно досадовал на то, что все случилось так быстро, в то время как его взнузданный конь властно требовал шенкелей. Будь на месте Мэри какая-нибудь шлюха, Джек не маялся бы сомнениями и ни о чем бы не спрашивал: просто поимел бы ее еще раз, и, довольный собой, отправился бы по своим делам. Но Мэри не была шлюхой, она была его возлюбленной - это новое и непривычное для Джека слово, когда он мысленно его произносил, заставляло его  тело и душу трепетать так же сильно, как если бы он сгребал к себе золотые монеты, выигранные в карты или кости. С возлюбленными надо было обращаться иначе: как точно, Джек толком не знал, но понимал, что должен найти запасной выход из этого лабиринта. Он поднялся и взял Мэри на руки, чтобы перенести ее с каменного пола пещеры на тюфяк. Ноги у него подкашивались: не от слабости, а от ощущения близости Мэри, от сладкой тяжести ее крепкого, мускулистого тела. Осторожно уложив ее на тюфяк, набитый водорослями, он лег на нее и уткнулся лицом ей в шею, тесно прижимаясь к ее животу своим:
- Прости... - пробормотал он, в то время как его бедра стали настойчиво тереться о гладкий и твердый живот Мэри. - Прости... но мне очень надо...

Джек смирился с тем, что на этот раз придется справляться самому, но то, как Мэри предложила ему себя, пересилило его нежелание причинять ей беспокойство. От такого щедрого и бескорыстного подарка отказался бы только дурак, а Джек дураком не был, хотя сейчас и ощущал смутное чувство вины за то, что принуждает Мэри снова заняться с ним любовью. Но на этот раз, снова войдя в нее, он стал двигаться медленно и почти ласково, продолжая целовать ее припухшие губы. Джеку казалось, что они с Мэри мягко покачиваются в теплых морских волнах, ожидая наступления прилива. И даже после того, как прилив наступил, он остался в ней, не желая разъединяться с ее горячим и нежным телом. Уже потом, лежа рядом с ней на боку и пропуская пальцы одной руки сквозь ее непокорные волосы, начавшие завиваться от влаги, а другой рассеянно поглаживая ее грудь, Джек не удержался и спросил:
- Эй, любовь моя.... что это было?
Хотя он уже и сам ответил на свой вопрос: это была любовь. Пусть даже и только для него одного.

Джек еще раз пощупал свое бедро - рана затянулась, как будто ее и не было. Все этой ночью было не так, как обычно, - это была поистине волшебная ночь. И все благодаря той, что лежала сейчас рядом с ним, нагая и прекрасная, утомленная его ласками и своей собственной страстью.
- Тебе лучше знать: сама же меня и проткнула почти насквозь. Но можешь поцеловать это место: тогда наверняка все пройдет. - отшутился Джек. - Эх, Мэри, родилась бы ты с кое-чем другим между ног - вышел бы из тебя отличный мужик. Но я рад, что ты такая, какая есть: женщиной ты мне нравишься больше.
Рука Мэри, лежавшая на его бедре, волновала его, и, чтобы снова не возбудиться, он сел и стал натягивать ситцевые штаны.
-  Отведу тебя к кораблю, если еще нужно, - объяснил он. - Или к твоей шайке головорезов. Одну не отпущу: я этим пропойцам даже медного фартинга бы не доверил, а ты для меня - что золотая гинея.
Справившись со штанами, он наклонился и звучно чмокнул Мэри в макушку.

Джек тоже ухмыльнулся в ответ: шайку истощенных от недоедания и цинги пропойц он всерьез не воспринимал, так же, как и то, что Мэри уйдет от него вместе с ними после того, что было. Куда? Зачем?!
- Боишься, что я половину сокровищ оттяпаю? - спросил он, засовывая нож за голенище. - Не оттяпаю, не боись. А если кто-то там в бешенстве, так я с ним разберусь, если понадобится.
Мэри начала туго перетягивать грудь, - свою полную, мягкую, женскую грудь, от одного взгляда на которую у Джека в штанах начинался шторм.
- Погоди... - изменившимся, охрипшим голосом попросил он, жалея, что так поспешно натянул проклятые штаны.
И наклонился, отбрасывая в сторону матерчатую ленту и обхватывая ладонями груди Мэри, чтобы приникнуть к ним жадным поцелуем.