Джек вздрогнул от раската грома.
-  В Нассау я бывал, и не раз, но расскажу позже, когда в ушах греметь перестанет.
Новый оглушительный раскат грома, сопровожденный шипящим клубком змеевидных молний заставил его замолчать и он с большим трудом заставил себя сидеть ровно и не съежиться от страха, удивляясь тому, что Рид сохранял абсолютное спокойствие перед лицом гнева Господня. Как будто не был таким же грешником, как и он, обагрившим руки кровью невинных.
- Давай в пещеру пойдем? Неровен час молния в навес ударит и останется от нас с тобой пепелище.

- Ну это ты хватил, дружище: бочку  одним топором не собьёшь. Скобели нужны, долото, колотушки, опять же железные обручи - ну и где нам это все взять? Придется нам беречь те бочки и бочонки, что у нас есть, как зеницу ока, и ждать милостей от океана. Может через пару лет Нептун еще какие-нибудь обломки к берегу пригонит своим трезубцем, хотя, если честно, не хотелось бы наживаться на чужих смертях.
Джек не заметил, как сказал "нам", как будто они с Ридом уже вели совместное хозяйство.
- В Нассау я был последний раз больше года назад: после этого пиратствовал здесь, в Индийском океане. Так что о торговом доме Гатри ничего тебе не скажу: может, дела идут у них, как по маслу, а может прикрыли их лавочку: ходили слухи, что на остров прибудет из Англии новый губернатор взамен старика Гатри, - молодой, честный и под охраной королевской эскадры. Ежели так и случилось, хорошо вышло, что мы с тобой здесь, а не там. Смекаешь, о чем я?

Джек почесал нос:
- Да я с ней не знаком на самом деле. Куда мне, мелкой сошке, якшаться с сильными мира сего... Сильные натуры и среди баб попадаются, это да. Но вот насколько рядом с ними хорошо и спокойно нашему брату, - не знаю, не проверял. А про бамбук ты здорово придумал: можно устроить водосборник для дождевой воды: и ходить никуда не надо. Хотя в том озере, о котором я тебе рассказывал, вода все же повкуснее дождевой.
Пират все поглядывал на вход в хоромы Рида, ожидая, когда можно будет получить от хозяина прямое разрешение на то, чтобы туда зайти и устроиться на ночь со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Отсутствие тюфяка его не смущало: приходилось спать и на голых палубных досках, заливаемых холодными солеными волнами, и в мотающемся туда-сюда гамаке, да и к песку он уже успел попривыкнуть. Когда он последний раз лежал на перине или хотя бы на тощем тюфяке, положенном на кровать, Джек уже и не помнил.

Джек откинул зеленый полог из лиан так аккуратно, как будто он был соткан из тончайшей паутины, и придержал его для того, чтобы дать возможность хозяину войти первым. Пока ждал, обежал взглядом пещеру, выискивая для себя уголок. Мелькнула лукавая мыслишка прилечь рядом с пузатой бочкой, доверху наполненной ромом: любой другой пират на его месте так бы и сделал, а ночью, пока владелец бочки сладко похрапывал неподалеку, открутил бы тихонько краник, чтобы смочить пересохшее горло. Но Джек был не из таковских и, с усилием отведя взгляд от источника  блаженства и искушения, присмотрел себе  довольно уютное местечко как можно дальше от оного, так, чтобы рукой не дотянуться, а руки у Джека были длинные.
- Ты идешь или нет, а то у меня рука затекла, - буркнул он Риду, решившему перемыть всю посуду на ночь глядя. - Бросай свои котелки: я утром все в море сполосну, когда буря утихнет.
Продолжая придерживать зеленую дверь одной рукой, Джек  наклонился и стащил другой рукой сапог с левой ноги, затем повторил всю процедуру с правой.
- А вот кстати, забыл сказать: голландец мне рассказывал, что в Японии обувь снимают перед тем, как войти в дом. И ладно бы у себя или в гостях, так они и в таверну точно также входят: босиком! Ты можешь себе такое представить: подходим мы с тобой к какому-нибудь захудалому трактиру в Нассау или в Лидсе и вместо того, чтобы открыть дверь ногой и кликнуть трактирщика, сначала сымаем сапоги и только потом заходим и первым делом кланяемся чуть не до земли всем забулдыгам, что внутри?

Идея сменить портки была неплоха, хотя Джеку было не привыкать спать в насквозь промокшей одежде. Но оказавшись на необитаемом острове он по какой-то непонятной причине стал гораздо больше задумываться о личной гигиене и чистоте: как души, так и тела. Черт его знает, этого капитана "Барракуды": с кем он знался, проводя время на берегу, да и не только? А ну как подцепил от какой-нибудь шлюхи или безусого матросика лобковую вошь или еще что похуже? Вряд ли Марк удосужился постирать капитанские штаны: не до того ему было. Можно было, конечно, и вовсе без штанов поспать, оставив одёжу сушиться под навесом, но песок на полу ободрал бы голый зад не хуже наждака, да и сверкать своими причиндалами перед братом-пиратом Джеку как-то не хотелось, пусть в пещере и было темно, как в могиле.
- М-мм... благодарствую, но я в своих как-нибудь до утра протяну, - пробурчал Джек. - Не так уж сильно я и промок: все-таки просмоленная роба - это вещь!
Джек поерзал на твердом полу, устраиваясь поудобнее. Положил треуголку на деревянный чурбачок в изголовье, чтобы шее было помягче и улегся в позе старца-отшельника: сложил длинные руки на груди и устремил задумчивый взор в каменистый свод пещеры, раздумывая над вопросом Марка.
- А что тебя так удивило? - наконец спросил он. - Ты что, никогда никому не кланялся? Капитану своему или какому-нибудь дворянчику, который в твой трактир зашел выпить и закусить да побренчать шпагой? И никогда никому глотку не резал? Да ни в жизнь не поверю!
Джек широко зевнул и пошевелил пальцами ног, которые начинали замерзать.
- Я вот врать не буду: кланялся, и не раз. И глотки резал, и кишки выпускал, а кровь-то была наша, английская.

Марк оказался благодарным слушателем, а Джека хлебом не корми - дай почесать языком. Он быстро перебрал в памяти все японские байки, поведанные ему Яном де Хохом: самыми интересными он уже успел поделиться с Марком, оставалась всего одна, в которую сам он не знал, верить или нет. Когда голландец, принявший чужую веру, рассказывал ему эту страшную историю, они оба уже изрядно успели накачаться подогретым рисовым вином - де Хох сам делал его из риса по методе, которую изучил в далекой стране. Было это вино значительно слабее ямайского рома, но тем не менее забирало неплохо, к тому же существенно улучшало вкус  рисовых колобков и нарезанной тонкими полосками сырой рыбы. Джек давился, но ел  заморскую гадость, чтобы не обижать хозяина и старого друга. Впрочем, после дюжины стопок сакэ - так голландец именовал вино, -  сырая рыба шла на ура, как и клейкий рис вместе с маринованными  стеблями молодого бамбука.
- Ну, ежели хочешь, расскажу тебе одну быль. Только потом пеняй на себя: я после того, как ее услышал, от баб стал шарахаться как от проказы или чумы.  До того дошло, что спустя полгода пошёл на поклон  к  миссионеру-католику, - другого святого человека в той дыре, где я тогда очутился, не было. Исповедался честь по чести, попросил помочь. Ну он выслушал, почитал молитвы, приказал неделю поститься и не грешить, а опосля всё, что я добыл, будучи пиратом, отдать на нужды его миссии. М-да. Ну, посидел я недельку на сухарях с водой, очистился духом, подумал как следует  да и отдал ему всю кубышку. И что ты думаешь? В тот же день как распрощался я со своими денежками, пошел с горя в ближайшую таверну и встретил там служаночку... Ну и все прошло как по маслу. Вот что сила молитвы делает! Жаль, я сразу к священнику не обратился: почитай, полгода жизни зря потерял. Так что о последствиях я тебя предупредил, приятель. А впрочем, какая тебе разница? Тут все равно ни одной бабы нет, так что и бояться некого.

Джек вздрогнул от нового раската грома и порадовался, что находится в надежном укрытии. Сверкание молний ему было видно даже сквозь густую завесу из лиан, закрывавшую вход в пещеру: казалось что из кромешной тьмы на него таращатся горящие злобой глаза неведомых, но опасных существ. Джек поёжился и приступил к рассказу:
- Я тебе уже говорил, что Ян де Хох служил в голландской Ост-Индской компании и чуть ли не десять лет, а то и больше провел в фактории на острове Дэцима. Фактория эта вместе с хижинами и торговыми складами была окружена высокой каменной стеной, которую днём и ночью сторожили вооруженные до зубов охранники. Голландцам, - а было их всего шестеро, - позволялось перебираться с острова в город два раза в год: тамошний император боялся, что они начнут переманивать его подданных в христианскую веру* Но с охранниками и служащими порта и таможни они могли  общаться свободно, а кроме того к ним по первому требованию доставляли на лодках шлюх: видно, император считал, что иначе шестеро здоровых мужиков тронутся умом и перекусают друг друга, как бешеные собаки, а это уже, как ни крути, грозило осложнением отношений с Голландией.  В фактории был свой врач по имени Виллем Годгедраг. Был он рослым и крепким мужиком, ни разу не хворал. Да и с чего бы ему хворать, когда у него под рукой всегда была уйма всяких снадобий, коими он пользовал не только себя, но и  своих товарищей, а также охранников-японцев, хотя последние и скрывали это от своего начальства. Виллем был не дурак выпить и любил выкурить трубочку и поточить лясы с охраной, сидя на крылечке своей хижины: по-японски он говорил так же чисто, как мы с тобой по-английски. И все было тихо-мирно, покуда не повадилась к нему одна из девиц  из дома свиданий под названием "Цветок вишни" То есть это так назывался дом свиданий, а девицу звали то ли Миюко, то ли Змеюка, запамятовал. Язычок у нее был точно как у змеи: Виллем Годгедраг как-то заявил своим приятелям, что такого длинного и гибкого языка он в жизни не видывал, н-да. Ну ты понимаешь, что он имел в виду. И при этом тихая, скромная, покорная и с виду пугливая, как молодая лань: японки все такие, ежели верить тому, что рассказывал мне  херр де Хох.  А красивая, что вишня в цвету: кожа белая и гладкая, как у королевской лилии, а  глазищи, несмотря на то, что раскосые - огромные и черные, как ночь. Поначалу старина Виллем ходил павлином и всем вокруг хвастался, какую он себе нашел полюбовницу: такой, мол, нет у самого японского императора. Но время шло и стал он какой-то задумчивый и мрачный, а его товарищи заметили, что начал их здоровяк-лекарь таять, будто снеговик по весне. Вся таял и таял, пока не превратился в доходягу: одно и осталось, что кожа да кости. 
Снаружи снова прогремел гром и сверкнули сразу несколько молний, на мгновение осветив пещеру призрачным зловещим блеском.
- Мать честная, что деется... Спаси и сохрани, святой Христофор-покровитель моряков, - пробормотал Джек и перекрестился.

*Исторический факт.

- О чём я и толкую, - подтвердил Джек, ощущая гордость за то, что сумел заинтересовать товарища своей быличкой. - Истаял, как сосулька, ссохся, как старый бурдюк из-под вина,  - звучит вроде бы по-разному, а на деле выходит одно: был доктор здоров и крепок, как племенной голландский бык, а стал похож на тень от грот-мачты. Но дело свое он знал добре и  несмотря на собственную немочь продолжал лечить и своих, и чужих. А самое удивительное, что девица та все продолжала к нему наведываться, хотя толку от ее полюбовника в постели было, что от того же быка молока. Впрочем, как сказать: платил он ей за услуги исправно, и не кульками с рисом, как у них там принято, а полновесными голландскими гульденами.
И вот однажды один из охранников, которого док в свое время успешно пользовал от какой-то тяжелой хвори, улучил момент, когда док выполз на крылечко покурить трубочку, подошел к нему с мешком в руках и, поклонившись так, как принято у японцев, сказал:
- Вири-сан, позвольте за вашу доброту отплатить вам небольшим подарком
А японский "сан", к твоему сведению, тоже самое, что голландский "херр" или английский "сэр".
Док удивился, но ничего не сказал: ждет, что дальше будет. А охранник вытаскивает из мешка щенка, кладет его у ног дока  и снова кланяется ниже прежнего:
- У меня в хозяйстве сука ощенилась, будьте так любезны, возьмите одного щенка из помёта.
Док аж оторопел, - так, что чуть не выронил трубку.
- Благодарствую, - говорит, - Но не могу я принять такой щедрый дар: со дня на день упокоюсь, - кто тогда будет приглядывать за щенком?
А японец настаивает, не сдается:
- Все мы под Буддой ходим, Вири-сан, и только он знает когда чей смертный час пробьёт. Возьмите, не пожалеете. Только одно условие: кладите щенка спать в свою постель каждую ночь, - и будет вам счастье.
Доктор пожал плечами, но подарок все-таки принял, чтобы не обострять отношения с охраной, хотя ни сном ни духом, к чему бы ему такое "счастье".
Джек сладко потянулся, чувствуя, что его начинает клонить в сон, зевнул и спросил у Рида:
- Может, я тебе завтра вечером дорасскажу? А то аж зубы сводит, так спать охота.
Кроме чистой правды, в этом был и дальний умысел. Джек так рассудил: раз Рид заинтересовался историей, он захочет узнать, чем все кончилось, а значит, предложит Джеку провести в своей пещере еще одну дождливую ночь.

Кулаки у Рида были тяжелые: в этом Джек уже успел убедиться. Теперь выяснилось, что его приятель горазд пинки раздавать почем зря, не задумываясь о том, что у Джека все рёбра наперечёт. 
- Заснешь тут с тобой, - проворчал он, потерев ушибленный бок и отодвинувшись подальше от Рида.  - Слушай дальше. Наступило очередное полнолуние, и к доку в факторию приплыла на лодочке красавица Миюко. А надо сказать, что приходила она к нему всегда на полной луне. Посидели они, значит, на татами, - это матрас такой навроде твоего, только набит не водорослями, а рисовой соломой, -  распили бутылочку сакэ и улеглись в кровать. Старина Виллем и без того на ладан дышал, а тут и совсем скис: Миюко и так, и сяк, и наперекосяк, а он лежит как утопленник: ни туда, ни сюда, ни в армию Республики Соединённых провинций. И чувствует, что жизненная сила из него уходит как вода в зыбучий песок: будто кто-то невидимый её высасывает. Миюко  тем временем уходить даже и не думает: оседлала беднягу голландца и  и что-то ему шепчет на ухо: то ли "мой", то ли "немой". А он ни слова в ответ вымолвить не может, как будто и впрямь онемел, хотя до этой минуты по-японски болтал лучше всякого толмача.
Джек снова зевнул, преодолевая сонливость, и повернулся на бок, подперев голову кулаком, чтобы не заснуть.
- Пошептала она этак ему, пошептала, и пустилась в галоп. Все скачет и скачет на нем,  скачет и скачет, -ну точно кобылица, - и удержу ей нет, хотя по правде говоря, ей от того ни холодно, ни жарко должно быть: док как был бревном, так бревном и остался. Смотрит док на девушку и его вдруг пот прошиб от макушки до самых пяток: что-то звериное в ее лице появилось, а если сказать точнее - лисье. Он и вовсе окаменел: перевел взгляд в окно, а из окна на него полная луна таращится, вся в кровавых пятнах. И почувствовал док, что тут ему и конец приходит, но собрался с силами и пошарил под подушкой: он там завсегда заряженный пистолет держал. Девушку-то он убивать не хотел, но поскольку язык у него к нёбу присох, решил пальнуть в воздух, чтобы прибежала охрана.

*Республика Соединенных провинций Нидерландов.Существовала с 1581 по 1795 годы

Джек тянул драматическую паузу, как актёр захудалого бродячего театрика, который наслаждается произведённым эффектом и безраздельным вниманием неизбалованной зрелищами публики. Даже очередной раскат грома  не заставил его съёжиться от страха, а прозвучал наподобие закулисного удара в барабан, имитирующего грохот выстрела из пушки. В конце концов он сжалился над Ридом, который изнывал от нетерпения, и прервал затянувшееся молчание:
- Ты же знаешь, какие они ненадежные, эти кремневые пистолеты: чуть что - осечка.
Джек поцокал языком, сокрушаясь о недостатках конструкции кремневых замков и вытекающих из них последствиях.
- Короче говоря, все шло к тому, что пришлось бы Виллему Годгедрагу с первым голландским кораблем возвращаться на родину в деревянном бушлате, но тут громко затявкал щенок, которого разбудила возня на хозяйской постели. И что ты думаешь? В ту же минуту Миюко оборотилась лисицей о трёх хвостах, злобно оскалилась, соскочила с кровати и пулей выскочила из хижины. А док потихоньку оклемался, подал в отставку и вернулся в Голландию, где вскоре прославился как самый удачливый и беспощадный охотник на лисиц. А Миюко, как позже объяснил доку охранник, которому он поведал о событиях страшной ночи, была не девушкой, а кицунэ, - злым духом-оборотнем, который рождается лисой, а спустя пятьдесят лет становится способен превратиться в красавицу-девицу, и все для того, чтобы сводить в могилу доверчивых мужиков. И хвостов у него бывает не один и не три, а все девять! И единственное, чего боятся кицунэ - это собаки. Охранник сказал, что старине Виллему еще крупно повезло: окажись на месте Миюко лиса-девятихвостка, не то что щенок, даже взрослая собака вряд ли с ней справилась.
Джек помолчал и подвел итог:
- А я для себя такую мораль из этой байки вывел: нельзя позволять бабе себя оседлать. Так-то, дружище. Слушай, от этой говорильни у меня в глотке пересохло, - может, дашь мне хлебнуть глоточек рому?

Джек быстренько воспользовался разрешением и припал к заветному кранику. Одним глотком дело не обошлось, так и рассказал он немало и считал, что заслуживает достойной награды.
- Уф, хорошо... - утирая губы рукавом, сказал он. - Куда там японскому сакэ до нашего ямайского рома.  А что касается Виллема Годгедрага, - он не мой дружок, а бывший знакомец моего друга Яна де Хоха. Я-то его в глаза не видел и знаю о нем только то, что тебе рассказал со слов своего приятеля. 
Ром побежал по жилам, согревая Джека: полежав на холодном полу пещеры во влажной одежде, пират порядочно продрог.
- Мое слово - кремень! - уверенно добавил  он, поглядывая на бочку и прикидывая, насколько вероятна возможность получить еще немного рома. - Сказал, что не позволю ни одной бабе себя оседлать, значит не позволю, будь она трижды раскрасавицей. Да я и до того, как услышал эту байку, никогда такого не позволял, а теперь и подавно не стану.
Тут Джек вспомнил кое-что еще из рассказов голландца и нервно хохотнул:
- Ян де Хох мне еще сказывал, что столетняя кицунэ может и в мужика оборотиться. Представь себе такую картину: начал ты с девицей, а кончил с мужиком, у которого не один хвост, а целых три или больше. От такого у меня душа в самые пятки уходит, так что лучше не рисковать.

- Э, нет! Это разные вещи, - возразил Джек. - Пиратами обычно становятся либо от страха отправиться на корм рыбам вместе с захваченной командой или на виселицу после попытки поднять мятеж, либо из корысти и стремления к легкой наживе. Не знаю, что тебя заставило, и гадать не буду: захочешь - расскажешь. Я-то сызмальства с контрабандистами ходил, а потом уж попал к пиратам. А  какая мне корысть в том, чтобы в койке лежать бревно бревном, пока девица на мне развлекается? И в Японию я вряд ли когда-нибудь попаду - не ближний свет, да и не жалуют там чужестранцев. Хотя было бы интересно своими глазами поглядеть, что там и как: вдруг Ян де Хох  выдумал все и про лисиц-оборотней, и про то, что японские дамы зубы тушью чернят? У его-то жены зубки были белые, как жемчужины, одна к одной, это я точно помню. Вот скажи: что красивого в черных зубах? Или в желтых от курева?
Перемещения Рида не остались незамеченными: теперь между Джеком и бочкой было непреодолимое препятствие и Джек воспринял это как прозрачный намек на то, что нечего и заикаться о новой порции рома.

Джек почувствовал скрытую насмешку в словах Рида и тут же возразил:
- Работа работе рознь: есть такая, от которой я никогда не отлынивал и отлынивать не собираюсь. А зубы и отмыть можно, ежели это краска, а не гнильца, но новые вместо выдранных не вставишь!
Джек вспомнил о потасовке на берегу и порадовался, что его зубы остались на месте. На всякий случай сунул палец в рот и проверил: точно! все, как один, были в наличии, как и ребра и все остальные важные части тела. Упоминание о Нассау вызвало в нем неприятную оскомину: городок был так себе, ни рыба, ни мясо, разве что в нем можно было не скрывать свою принадлежность к пиратскому братству и сводить знакомство с аппетитными и покладистыми девицами, хотя и среди них изредка попадались, как правильно заметил Рид, воровки и стервы. Но от таких Джек старался держаться подальше. Всего раз обжегся и после этого держал ухо востро.
Шум дождя смолкал, раскаты грома становились реже и тише: гроза шла на убыль, отступая к другим островам. Джек втянул в себя воздух, наполненный свежестью и прохладой, и представил небо, очистившееся от туч.
- - Слышишь? Буря стихает... Я, пожалуй, выйду, посмотрю на звезды.

Местечко, на которое ему указал Рид, отыскалось быстро. Джек долго там не задержался, но перед тем, как вернуться в пещеру, постоял немного, слушая уже еле различимый, мягкий шелест дождя и нарастающий шум ночного народа джунглей. Небо стало проясняться: сквозь разрывы в тучах уже были видны звезды, большие и яркие. Бледный серп луны выглядел совсем не так, как к северу от экватора: его острые рожки смотрели не вправо, а влево. Джек вспомнил знойные ночи Нассау и пронзительные крики пьяных моряков и шлюх, резавшие  ухо. Здесь было все  иначе: существа, населявшие остров, тоже шумели, но это шум был другим и Джек, уже успевший к нему привыкнуть, находил его вполне приятным. Поискав на небе Орион, видимый из любой точки света, он с огорчением убедился, что звезда прячется за тучами, и поплелся обратно в пещеру.
- Спишь? - вполголоса спросил он Рида, устраиваясь на своем прежнем месте. - А я чего-то вспомнил о Нассау и о шлюхах. Вот ведь потерянные души! Любой, у кого в кармане есть хотя бы пара ломаных грошей, может даме меж глаз засветить, а то и еще что похуже сделать. А вот в Японии по-другому. Там шлюхам почет и уважение. Они, конечно, не чета нашим: и на сямисэнах бренчат, и стихи клиентам пишут... И ежели, скажем, пришел к какой из них постоянный клиент,  а она не в духе или голова у нее болит, так она ему вежливо отказывает и просит перенести встречу, а он соглашается, потому что так у них заведено. И что удивительно: ведь мог бы пойти к другой, так нет: не принято это. Ежели ты себе девушку в борделе выбрал, - это надолго, она тебе, почитай, почти как жена.
Джек спросил себя, какого черта он снова завел разговор о бабах. Но с другой стороны, о чем еще было разговаривать на ночь глядя двум мужикам, застрявшим на необитаемом острове?