Ричард открыл глаза. Он лежал на животе, в окна било солнце, пригревая обнаженную спину, и совершенно не хотелось вставать. Напротив, хотелось сладко потянуться, лениво развалиться с книжкой на постели, кликнуть слугу, чтоб подал кофе... но все пошевелился и тут же не сдержал стона: спина тут же заныла в десятки раз сильнее, чем после ночи со страстной любовницей, любительницей царапаться и кусаться, все тело ломило, голова была тяжелой и кружилась - и еще, казалось, весь мир покачивался... нет. Покачивалась комната, вернее - каюта. Отлично знакомая Ричарду, она, казалось, была пропитала едва ощутимым ароматом белого мускуса, которым сладко и пьяно-тягуче пах Монти. Марлоу сунул руку под подушку и нащупал потрепанный томик. "Белая роза, алая хризантема". На последней странице появилось три новых сонета, коими не мог похвастаться ни один иной экземпляр сборника, и посвящены они были "Милому М.". Ох...
Кое-как Марлоу сполз с постели и, завернувшись в простынь - он обнаружил, что совершенно обнажен - прошелся до умывального столика. Небольшое зеркало отразило почти незнакомое лицо, непривычное в своей опухшей неухоженности: видимо, последний раз бритва касалась его щек отнюдь не вчера... сколько же они пропьянствовали? День? Два? Неделю? Последнее казалось наиболее вероятным. Извернувшись, Марлоу попытался рассмотреть спину, на которой, в нарушение христианской морали, раскинул отныне свои крылья вытатуированный альбатрос и игрался в волнах дельфин, но попытка эта была столь болезненной, что он счел за лучшее отложить ее на более позднее время. И все же... подойдя к окну, Ричард выглянул в него и не увидел ничего, кроме воды. Никакой суши. Зато качка и кильватерный след четко указывали на то, что корабль шел под всеми парусами. Куда? И все-таки, какой сегодня день? Страшное подозрение закралось в голову Марлоу. Неужели Монти настолько сошел с ума, что решил не ждать его согласия и не уговаривать его, а попросту выкрасть, воспользовавшись беспомощным состоянием?
Ярость вспыхнула в нем внезапно. Его украли! Как красивую безделушку, как раба... как наложника в гарем! Зарычав, Ричард схватил первое, что попалось ему под руку - кажется, это был тяжелый медный подсвечник с огарком свечи - и швырнул в зеркало. Посыпались осколки, но этот акт вандализма не утолил охватившую Марлоу жажду разрушения. Стеклянная чернильница разлетелась на сотни мельчайших осколков, на прощание зазвенев жалобно и тонко, чем еще больше распалила поэта. Кровать... даже крепкие болты не выдержали, поддались ярости англичанина, застонали, выходя из своих гнезд, сухо затрещало дерево рамы, ломаясь под натиском... стол с грохотом врезался в дверь, несмотря на то, что еще недавно был привинчен к полу, как и кровать. Книги беспомощно зашелестели страницами, лишаясь их, рассыпая листы по полу. Бутылки снарядами оставили отметины на стене, влажно истекли вином и коньяком, обрушив пару картин - с летящим парусником и раскинувшим крылья альбатросом над штормовым морем. Альбатросом. Он и сам - севший на палубу альбатрос, доверившийся и проигравший, пойманный и беспомощный... но он не смирится! Прыгать за борт было неразумно, и Марлоу дернул дверь, стремясь выбраться из проклятой каюты, найти Мак-Вильямса и прирезать, пусть даже это будет последним, что он успеет сделать перед смертью. Прирезать? Нечем... к черту, задушить, перегрызть горло зубами - да что угодно, лишь бы отомстить за это унижение, за эту ложь!
Пульсирующая боль в пояснице усилилась, в глазах потемнело, и Марлоу рухнул на засыпанный осколками стекла пол, не замечая, что дверь открылась.
Отредактировано Ричард Марлоу (2016-03-30 23:44:34)