Покинув Миранду, Флинт прошел в свою комнату – несколько шагов по полутемному коридору, и он толкнул дверь и оказался в квадратной каморке, чье скупое убранство почти точь в точь повторяло обстановку его лондонской квартиры. Ничего лишнего: узкая кровать, больше напоминавшая походную койку, письменный стол, табурет и кресло, обращенное к единственному окну. Роль платяного шкафа выполнял матросский сундук: в Лондоне у него было гораздо больше вещей, чем здесь, в Нассау, хотя денег было несравненно меньше: жалованье лейтенанта Мак-Гроу не шло ни в какое сравнение с долей капитана Флинта. Единственным украшением комнаты была картина, но и она по странной прихоти хозяина комнаты не висела над столом или в ином подобающем месте, а была приставлена к стене и затянута куском темного полотна, напоминавшего траурный креп. Несмотря на спартанскую нищету обстановки, комната поражала чистотой: Флинт понимал, что это заслуга Миранды, а не той девицы, что время от времени приходила из города, чтобы помочь одинокой вдове с уборкой дома. В воздухе витал слабый запах лаванды – такой же аромат наполнял огромный особняк Гамильтонов в Сент-Джеймс парке.
Флинт тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Невысокая стопка книг на столе, среди которых находился томик «Размышлений» римского императора и философа, не привлекла его внимания: содержание единственного сочинения Марка Аврелия он знал наизусть. Запах лаванды тревожил, заставлял вспоминать то, о чем вспоминать не хотелось: огромная, залитая солнечным светом комната, шкафы от пола до потолка, заполненные книгами, и он сам, не сумевший погасить огонек восторга и вожделения во взгляде при виде этой сокровищницы чужой мудрости.
«Библиотека в вашем полном распоряжении, Джеймс», - медоточивый голос Гамильтона, голос политика и оратора,  зазвучал в ушах так ясно, как будто лорд стоял за его спиной, положив руку ему на плечо. – «Уверен, что вы найдете то, что вам по вкусу». Именно там он и отыскал томик, автор которого стал его истинным наставником. Интересно, какие наставления дает в своем письме его судовому клерку Миранда? Подобно заботливой матери пытается растолковать свободному в своих поступках и решениях мужчине то, что жизнь пирата опасна, греховна и ведет прямиком в ад? Разумеется, не в таких банальных выражениях: для этого у нее слишком неженский ум – это качество всегда восхищало его гораздо больше, чем ее почти безукоризненная красота и безупречные манеры. Жаль, что он так и не попытался разъяснить ей главный постулат учения Марка Аврелия – тот, что человек не теряет никакой другой жизни, кроме той, которой жив, а живет лишь той, которую теряет. Что нет ни прошлого, ни будущего, а одно лишь настоящее, и только его и можно лишиться. Он подспудно догадывался, что подобной философии придерживался и Ричард Марлоу, потому, не задумываясь, отринул прошлое и презрел опасности будущего. Ведь срок человеческой жизни — точка.
Флинт устремил свой внутренний взор в эту точку, в эту черную дыру, в которую одномоментно сжались его прошлое, будущее и настоящее, и выровнял дыхание. Он не услышал, как отворилась дверь и тихий женский голос произнес его имя, поскольку провалился в сон, - привычка измотанного длинными вахтами моряка, способного уснуть, уцепившись за снасть бегучего такелажа.

Флинт очнулся от короткого забытья. Что было тому причиной, легкая ли поступь Миранды или колыхание ее юбок, он не мог определить. Не открывая глаз, он замер в кресле, дожидаясь, пока дверь комнаты затворится, а шаги Миранды затихнут в коридоре. После того , как комната вновь погрузилась в полную тишину, он открыл глаза и первым делом взглянул на стол. Так и есть: на столешнице лежал сложенный вчетверо листок бумаги: письмо, адресованное Марлоу. Флинт встал и подошел к столу, разрываясь между гневом и попыткой смириться: даже беглый взгляд на послание показывал, что Миранда не запечатала его своей личной печатью. Был ли это знак доверия или же, напротив, проверка? В то, что у нее закончились запасы шеллака, он не верил. Флинт не в первый раз задался вопросом, что есть совесть: глубоко укоренившееся нравственное чувство или же страх быть пойманным.
Он смотрел на письмо, чувствуя, как оно обжигает его душу соблазном развернуть и прочесть. Какая, в сущности, разница, совершит ли он этот аморальный поступок или нет? Ведь Миранда никогда об этом не узнает, как не узнает о том и адресат письма. Но независимо от того, как он поступит, они оба будут мучаться сомнениями. Гнев с новой силой вспыхнул в его груди: истинная дочь Евы, Миранда предлагала ему яблоко, напитанное ядом подозрения, не оставляя ни малейшей возможности оправдаться за несовершенный грех. Его охватило страстное желание уничтожить этот отравленный плод, но он сдержался, и, борясь с отвращением, подхватил его со стола двумя пальцами и покинул комнату, направившись обратно в столовую.

Дверь в комнату Миранды была открыта и Флинт остановился на пороге с письмом в руке. Миранда была погружена в чтение, и он на мгновение пожалел о том, что решил вернуться в столовую так быстро: его тяжелые шаги гулко отдавались в пустом коридоре и потому не было никакой возможности оставить свое присутствие незамеченным.
- Извини, душа моя, - сказал он в ответ на слова Миранды, но не сделал ни шага вглубь комнаты. - Я не собирался спать в кресле: это был какой-то мгновенный морок. Прости, что краду у тебя драгоценные минуты покоя, которых и без того мало, но ты забыла запечатать свое послание мистеру Марлоу, и я  возвращаю его, чтобы ты исправила свою ошибку. Я знаю, что ты мне всецело доверяешь,  однако у мистера Марлоу нет никаких оснований испытывать по отношению ко мне те же чувства, ведь мы с ним еще не успели разделить на двоих пуд морской соли.

Флинт осторожно привлек Миранду к себе, вдыхая запах ее волос и кожи. Жест вышел неловким: мешало письмо, которое он по-прежнему сжимал в руке. Но, вероятно, так он пытался оправдаться сам перед собой за свою излишнюю сдержанность.
- Что у тебя за духи? - пробормотал он. - В Лондоне были другие...
Он и сам не знал, так ли это. Истина была в том, что в Лондоне другими были они: Миранда вся искрилась жизнерадостностью и той особой, дерзкой живостью, которая отличает богатую, красивую и счастливую женщину. Он был молодым лейтенантом, грезившим о славе и твердо уверенным в том, что Фортуна на его стороне. Может быть, поэтому и все вокруг было другим: краски, запахи, ощущения...
- Правда, что это? Роза? Вербена? Фиалка? - перечисление названий ароматов, которыми благоухали гостиные и будуары лондонских светских львиц, не заняло много времени. Да и много ли ему было известно об этой стороне жизни, так разительно отличавшейся от корабельного быта? Признаться честно, он бы не отличил розу от фиалки по запаху, вздумай Миранда завязать ему глаза. Розы обычно красные, а фиалки - голубые. Вот это было понятно.

Сухие губы Флинта скользнули по гладкой женской коже от высокой скулы к изящному изгибу ушной раковины, полуприкрытой волной волос. Краем глаза он заметил какое-то движение в кресле, с которого недавно встала Миранда, и теснее прижал ее к себе, не давая ей возможности обернуться. Не понимая причины иррационального ужаса, который сковал его грудь подобно ледяному панцирю, Флинт заставил себя посмотреть в сторону кресла и чудовищным усилием воли сдержал рвущийся из горла крик.
В кресле сидел Томас: не бесплотный призрак из прошлого, а такой, каким он был в Лондоне, даже платье его от пуговиц на камзоле и до пряжек на башмаках повторяло то, в которое он был одет в их первую встречу. Белый парик с тремя рядами буклей подчеркивал голубизну глаз и здоровый румянец. У Томаса была чистая кожа и длинные крепкие кости потомственного аристократа, сызмала питавшегося несравненно лучше и проводившего  на свежем воздухе больше времени, чем большинство лондонцев. Сейчас Томас улыбался и, чуть прищурившись, благосклонно наблюдал за объятием, соединившим его жену и лейтенанта Мак-Гроу. Была в этой снисходительной улыбке и выражении глаз доля того холодного любопытства, с которым естествоиспытатель наблюдает за двумя букашками, чтобы потом описать их поведение в сугубо научном трактате. Пальцы Флинта, сжимавшие письмо, разжались и листок плавно опустился на пол, как бумажная птичка, приготовленная гувернанткой на забаву детям нанимателя. Он не заметил этого, захваченный переживанием момента и продолжая прижимать к себе Миранду одной рукой - больше всего это походило на попытку прикрыться хрупким женским телом, как щитом.
- То-мас... - два коротких слога, два мучительных выдоха.
Он никогда не обращался к лорду Гамильтону по имени,- даже тогда, когда изнемогал от постыдного и столь же необоримого  влечения к нему, смешанного с отвращением к себе.
Несмотря на охватившее его оцепенение, Флинт почувствовал себя Полонием, только что влившим сок белены в розовое ушко королевы. Король же, ее супруг, был уже давно мертв...
Томас кивнул, будто соглашаясь с его мыслями, и медленно растаял в полумраке комнаты.

Флинт застывшим взглядом продолжал смотреть на опустевшее кресло, не слыша того, что  говорила ему Миранда. Неужели он сходит с ума и призрак, которого он только что увидел, - порождение его внутренних демонов и нескончаемого диалога, который он на протяжении долгих лет мысленно вел с Томасом? Мелькнула дикая мысль попросить  помощи у пастора Ламбрика: кому, как не преподобному, знать все, что касается одержимости? Но он тут же отбросил эту идею: он справится сам, он всегда и со всем справлялся в одиночку и так будет и впредь. А сейчас надо поскорее уйти из этой комнаты, отмеченной печатью дьявола в пудреном парике, и увести отсюда Миранду.
- Выйдем во двор, душа моя, - попросил он сдавленным голосом, - Мне необходимо глотнуть свежего воздуха.
Прочь, прочь отсюда! Развернувшись, он потащил Миранду за собой: настойчиво, почти грубо, не давая ей возможности сопротивляться и напрочь забыв о письме, которое так и осталось лежать на полу.