Из Нассау одинокий всадник выехал быстрой рысью, но очень скоро его конь сменил ход на более размеренный, а  когда до небольшой плантации на востоке острова осталась всего-навсего пара миль, и вовсе пошел неспешным шагом, не понукаемый ни шенкелями, ни  ударами хлыста по крупу. Капитан барка "Морж" направлялся на крошечную плантацию, хозяйкой которой была англичанка, которую все соседи знали под именем Барлоу и считали вдовой этого почтенного господина, который, по правде говоря, никогда не ступал на берег Нью-Провиденс. Флинт припомнил хмурое лондонское утро, когда, открыв на стук в дверь его съёмной комнаты, остолбенел и потерял дар речи, увидев, кто стоит перед ним. Он проснулся всего с полчаса назад и потому на нем по-прежнему были только подштанники. Вместо приветствия он отступил вглубь комнаты, к стулу, на котором была свалена куча одежды, и, выдернув из вороха рубашку, принялся лихорадочно ее натягивать
-  А у вас... чисто, лейтенант Мак-Гроу, - безмятежным голосом заметила гостья*, как будто их встреча не несла в себе даже намёка на скандал: обычный светский визит аристократки в дом, где живут ее родственники или старые друзья. Леди Томас Гамильтон вела себя так, как будто не замечала той незримой, но в то же время непреодолимой сословной преграды, которая разделяла её  и сына корабельного плотника, ныне лейтенанта королевского флота. В ответ на её слова он только ошалело огляделся по сторонам, оглядывая тесную конуру, в которой помещались лишь кровать, шкаф и втиснутый между окном и стеной стол, заваленный книгами, картами и письмами из Адмиралтейства. Видит Бог, он старался держать себя в руках, но даже святой не устоял бы против её несокрушимой уверенности в том, что светские пересуды и условности – всего лишь отдаленные раскаты грозы, обошедшей стороной и особняк ее мужа, и каморку лейтенанта. Много позже он понял, что Миранда была такой же жертвой Томаса, как и он сам, когда раскрыл присланную в подарок книгу, на титульном листе которой четким мужским почерком было изложено жизненное кредо дарителя: «Любовь не ведает стыда»
Но он-то знал, что такое стыд! Стыд, вина и еще более сильное чувство, испепелившее его душу дотла: ненависть к Короне. Почему он не мог быть таким, как Томас, или тот человек, с которым он собирался отправиться в погоню за испанским золотом?  Флинт почувствовал легкий укол зависти: не к Томасу, поскольку тот давно истлел в могиле, а к капитану Мак-Вильямсу, который шёл по жизни смеясь, расшвыривал носами своих сапог мешавших ему людей и  не слишком заботился ни о чужом мнении, ни о том, чтобы хранить в тайне свои наклонности. Такая самонадеянность была более чем оправдана: приватирский тыл надёжно прикрывала бумага с гербовой печатью, свидетельствующая о том, что капитан такой-то верно служит Короне.
Мысли Флинта снова вернулись к Миранде. Удивительно, как быстро она освоилась на этом крошечном клочке земли, в окружении изгоев, падших женщин и немногочисленных плантаторов, даже отдаленно не напоминавших тех людей, среди которых она выросла и провела большую часть жизни. Она никогда не роптала, не жаловалась, не обвиняла. Со стоическим терпением несла свой крест, и порой Флинту казалось, что ей удается отыскать на своем крестном пути немногочисленные крупицы удовольствия. Он мог бы отправить ее в Париж или Рим, приобрести там особняк и нанять целый штат прислуги: его капитанской доли в добыче хватило бы на оплату достойного образа жизни для вдовы лорда Гамильтона.  Многие моряки, рассорившиеся с Законом, оставили на твердой земле престарелых родителей, жен или подруг, и с завидным постоянством посылали им деньги и проникнутые сентиментальной заботой письма, написанные чужой рукой с их слов. Однако в его команде таких не было: он взял за правило брать на борт лишь тех, кого не связывали узы сердечной привязанности. Таких же одиночек, как и он сам. Присутствие Миранды на острове делало его уязвимее и всякий раз, покидая Нассау с тем, чтобы нанести ей короткий визит, он намеревался поговорить с нею и предложить ей переезд в одну из столиц Старого Света, раз уж о возвращении в Лондон не могло быть и речи. И каждый раз, войдя в дом и усевшись за стол, покрытый скатертью и заставленный фарфором, чувствовал, как язык прилипает к гортани и не мог произнести ни слова по поводу ее отъезда.   
Дом, в котором он поселил «миссис Барлоу» ничем не выделялся среди домов паствы преподобного Ламбрика: скромный приют трудолюбивого агрария, окруженный хлипкой оградой. Флин спешился и передал поводья выбежавшему ему навстречу чернокожему слуге. Войдя в дом, он увидел Миранду: она сидела в кресле с книгой в руках – как обычно, внешне умиротворенная и как будто довольная жизнью.
-Дорогая, взгляни на это.
На тарелку легла чёрная жемчужина, засиявшая на белоснежном фарфоре тем же глубоким, но сдержанным светом, которым сияли тёмные глаза леди Томас Гамильтон, когда она впервые переступила порог его холостяцкой комнаты на Чипсайд-стрит. Это был его второй подарок за все время, что они пробыли в Нассау: первым было платье из шелковой тафты**, но поскольку Миранда надела его всего однажды, он понял, что ей претит принимать то, что нажито неправедным путём. Но теперь пришло время что-то менять. И он добавил, пытаясь оправдать свой необычный поступок:
- Я нанял в команду бывшего ловца жемчуга и выкупил у него эту безделушку за сущие гроши.
Ложь была не слишком убедительной, но  иной он выдумать не смог.

По крайней мере, не отказалась принять подарок! Не оттолкнула с отвращением сокровище, обрызганное чьей-то кровью, распознав неумелую ложь дарителя. А впрочем, отполированные рукой посредника-ювелира камни, которые леди Томас Гамильтон носила в Лондоне, - разве не несли и они следы чьих-то преступлений? Люди испокон веков обманывали, предавали и убивали друг друга и за меньшие ценности: порой кусок черствого хлеба дороже, чем искусно ограненный алмаз. Пусть он сам и испытывал порой угрызения совести по поводу того, чем занимался, но не хотел, чтобы Миранда делила с ним эту ношу.
Всякий раз, отдавая приказ поднять якоря, он ощущал жгучую тревогу: не о себе и даже не о судьбе команды, а о той, что оставалась ждать его возвращения на берегу. Что с ней будет, если он не вернется? Кто протянет ей руку помощи на богом забытом клочке земли, где люди были не братьями, но волками, готовыми перегрызть друг другу горло? Жемчужина была всего лишь первой ласточкой будущего залога безопасности: он твердо решил, что вернувшись из  рейда предпримет необходимые  шаги к тому, чтобы больше не опасаться за будущность вдовы Томаса. Он протянул пальцы к ее шее, чуть прикрытой тяжелым узлом волос, чтобы погладить, но тут же убрал руку. Даже после нескольких лет, проведенных на острове, где палящий зной сменялся затяжными дождями и короткими, но смертоносными ураганами, а пища была чересчур тяжелой даже для неприхотливого английского желудка, Миранда сохранила почти девичью гладкость кожи и стройность фигуры. Наверняка найдется кто-то, кто по достоинству оценит и ее красоту, и достоинства рачительной хозяйки, и благородство характера. Слава Богу, он не был ревнив  - ни теперь, в Нассау, ни тогда, в Лондоне. Возможно, благодаря этому ему и удалось так легко стать третьей вершиной в их злосчастном треугольнике.
Флинт обошел стол и занял место напротив Миранды:
- Можешь делать с ней все, что заблагорассудится, дорогая. Если решишь заказать оправу, обратись к Уилсону. Тео Уилсону. Он оружейник, но я уверен, что у человека, постоянно имеющего дело с металлами, подобный заказ не вызовет затруднения. Сам я с ним не встречался, но Ричард Марлоу рекомендовал его как искусного мастера и человека исключительно порядочного и, кажется, образованного.

Загорелое лицо Флинта медленно залила предательская краска стыда. Постоянное пребывание на корабле, окруженном бескрайним океаном сколь солёной, столь же и бесполезной воды, отучило бывшего лейтенанта королевского флота от привычки мыть руки перед едой. Капитан "Моржа" чувствовал себя учеником, застанным врасплох строгой гувернанткой в тот момент, когда он грыз ногти, не зная, как ответить на вопрос, заданный накануне.
- Боюсь, я тоже непростительно рассеян: предстоящий рейд выветрил из головы все, что связано с приличиями.
Флинт встал и направился в комнату, которую занимал во время своих кратких побывок в доме "миссис Барлоу". Налив в таз воды из кувшина, он тщательно вымыл руки и вытер их полотенцем, заботливо приготовленным то ли хозяйкой дома, то ли  слугой. Вернувшись к столу, он сел на прежнее место и сказал:
- Я голоден, как волк, дорогая: с утра ни маковой росинки во рту, и все  потому, что знал: у тебя найдется, чем побаловать гостя.
Ароматы тушеного мяса и овощей дразнили обоняние. Он действительно не ел с самого утра, но по другой причине: слишком много надо было сделать, готовясь к отплытию.

Флинт помолчал, раздумывая, как лучше ответить. Миранда обладала почти сверхъестественным чутьём, которое позволяло ей строить правильные выводы на зыбкой почве туманных намёков. Причём большей частью намёки эти не были облечены в слова. Когда и как он оплошал? Выдал ли себя взглядом, невольным жестом или иным безмолвным, но от того не менее красноречивым знаком тревоги?
Да, предстоящий рейд будет особенным. Как поведёт себя  Монтагю Мак-Вильямс, с которым он заключил такое же соглашение, как когда-то Морган с тридцатью семью другими охотниками за удачей? Флинт давно разучился доверять людям, и ещё менее он доверял обласканному высочайшей милостью приватиру. Но особого выбора в данном случае не было, как не было в его распоряжении двухтысячной армии наёмников, которой командовал Морган. Его тревога усугублялась осознанием того, что на «Морже» будет Ричард Марлоу, - человек, душой и телом преданный Мак-Вильямсу. Флинту не хотелось думать о том, что его собственный судовой клерк, по сути, является глазами и ушами  Мак-Вильямса, и если тот поднажмёт, то преподнесёт ему все нужные сведения на таком же нарядном фарфором блюде, которое только что поставила на стол Миранда. Раздосадованный своей уступчивостью (а решение нанять Марлоу в команду было ничем иным, как уступкой, сделанной под влиянием ненужных воспоминаний, которые, как ему казалось, он давно и надежно спрятал в самом дальнем уголке своей памяти), Флинт налил себе вина и сделал большой глоток, раздумывая, насколько хорошо мог знать Томас Гамильтон его партнёров по предстоящему рейду и рассказывал ли он о них своей жене. 
- Все рейды особенные, моя дорогая,  - сказал он, беря вилку и подцепляя на неё кусочек мяса. – Хотя с равной степенью достоверности их можно назвать и одинаково заурядными: истина в глазах смотрящего. Однако в данном случае ты угадала: этот рейд будет отличаться от прежних в том, что мне придётся полагаться на других в гораздо большей степени, чем обычно. А тебе известно, насколько я не терплю любой зависимости.

Собственная безопасность его беспокоила постольку поскольку, иначе не стал бы он моряком. Выгода? О да, это было поважнее. Надо было щедро платить команде, не менее важно лично для него было обезопасить будущее вдовы Томаса. А кроме этого - заложить фундамент для нанесения чувствительного удара Короне. Флинт  поднял бокал с вином и глянул в его рубиновые глубины - так ярмарочная гадалка пронзает взглядом хрустальный шар.
- Не мне. Нам. - коротко ответил он и сделал новый глоток, собираясь с духом. Сколько можно тянуть с решением?
- Если дело выгорит, - он кожей ощущал вульгарность своих слов, но они вылетали из его рта сами собой: в конце концов, он был всего лишь сыном корабельного плотника.  - Ты сможешь уехать из Нассау и жить в Париже или в Венеции, не прикрываясь чужим именем.
Ну вот он и высказал то, что терзало его очерствевшую душу столь невыносимо долго.

Флинт не мог представить себя обитателем венецианского палаццо или парижского особняка. Впрочем, и английские коттеджи, крытые камышом, привлекали не больше.  Его родиной было море, домом - корабль, семьей - команда, хотя между ним и матросами пролегала пропасть гораздо более глубокая, нежели когда-то - между лейтенантом Мак-Гроу и четой лондонских аристократов. Разумеется, он доставит Миранду к берегам Старого Света на своем корабле - больше никому он не доверит её жизнь и безопасность. И пусть команда ропщет, возмущаясь тем, что из-за пассажирки придется временно отказаться погони за очередным призом, - на обратном пути они наверстают упущенные возможности.
- Дорогая, я присоединюсь к тебе сразу же, как только закончу свои дела с Короной, - ответил он, пытаясь избежать долгих и напрасных дискуссий. - Но что такое? Ты действительно разочаровалась в Творце всего сущего или же в посредниках, при помощи которых мы, простые смертные, ведем с Ним переговоры? Полагаю, сегодня утром ты слушала очередную проповедь пастора Ламбрика? Какую тему избрал для воскресного наставления этот святой человек?
Невольное признание Миранды его поразило, пусть он и постарался не выдать своих чувств. Миранда была из тех, кто никогда не сворачивает с однажды избранного пути и остается верна своим попутчикам. Он всегда думал, что образ жизни, навязанный ей происхождением, а также  слишком широкими взглядами и необычными склонностями ее мужа, был ей чужд, и что вера в Бога была тем посохом, на который она опиралась, чтобы окончательно не упасть. И вдруг такое признание. Это его встревожило не на шутку. Сам он верил в Бога, но не в того, которого изображали в виде благообразного старика, всегда готового простить раскаявшихся грешников. Нет, его Бог был всеобъемлющим, вселенским Разумом, и самым главным подарком, который он сделал сотворенным им людям, была свобода воли. Жизнь представлялась Флинту дорогой с тысячами развилок, конец которой терялся за горизонтом, а он сам был паломником, всякий раз принужденным решать, какую тропу выбрать. И в конечном счете, то, что другие называли Раем и Адом, для него было Светом и Тьмой. В какой-то момент он выбрал то ответвление от главной дороги, что вело его прямиком во Тьму. Но это был его выбор, а у Миранды был свой, и он не собирался тащить ее за собой в непроницаемый мрак, где погибшие души не видят друг друга, а только слышат неумолкающий, пронизанный ужасом вой навеки проклятых.

- Иными словами, ты считаешь, что во всём виноват твой свёкор и что отправляя Томаса в Бедлам, он действовал по наущению дьявола, если прибегать к метафорам, которые так любит пастор Ламбрик? Но ведь  действия Альфреда Гамильтона были следствием, а не причиной того, что случилось с нами. Причина же в нас самих, в наших собственных выборах и поступках.
Если бы Томас не был так вопиюще, вызывающе неосторожен, если бы Миранда руководствовалась своими собственными понятиями о морали, а не теми шаткими и двусмысленными принципами, которые настойчиво прививал ей муж, и если бы он сам смог удержаться от соблазна стать доверенным лицом (и не только) великолепного вельможи, сына лорда-наместника Багамских островов...Что тогда? Сложилось бы всё иначе или...И в конце концов, при чём здесь Миранда, - ведь главное, самое чудовищное обвинение, послужившее предлогом для заключения Томаса в лечебницу для умалишённых, было связано совсем не с тем, что муж якобы закрывал глаза на излишне свободный образ жизни  жены. Удивительно, что Миранда обвиняет во всех бедах Альфреда Гамильтона, а не его блистательного, но блудного сына. Поистине, любовь слепа...
- Бог есть любовь и Бог милостив, - вполголоса повторил он слова Миранды. -  Нет, дорогая, я так не думаю. Но для меня это не повод делать Его сообщником Альфреда Гамильтона. И пожалуй, я попрошу ещё немного добавки прежде чем ты удивишь меня десертом. На самом деле я столкнулся с серьёзной проблемой: на "Морже" по-прежнему нет кока и я понятия не имею, кого нанять на эту ответственную должность...
Уголок рта Флинта пополз вверх, осветив его хмурое лицо  наполовину смущенной, наполовину  двусмысленной улыбкой. Когда-то так улыбался лейтенант Мак-Гроу, и это случалось с ним гораздо чаще, чем раз в год.

Мимолётная улыбка увяла, едва успев расцвести. Флинт отщипнул от свежеиспеченного хлеба и отправил кусочек в рот.
-Ммм... Совсем как хлеб моей матушки! А Ламбрика я бы не нанял даже если бы он остался единственным обитателем Нассау. И не только потому, что святоши не в чести у моих ребят, а ради его собственного блага.
Пастор Ламбрик был ему крайне неприятен. Может быть потому, что его привечала Миранда? Накрывала для преподобного аскета изобильный стол, нарезала хлеб с молотым орехом, разливала по фарфоровым чашкам чай, предлагала десерт. Какой именно десерт?
- Так что за десерт ты сегодня приготовила, дорогая?
Призрак пастора незримо витал над столом, вынуждая Флинта сказать то, чего он не хотел говорить, страшась, что десерт, приготовленный Мирандой, вынудит его к действиям, которые он был не в силах совершить. Собака на сене, - вспомнилось название испанской пьесы, которую любил Томас. Собака, которой сено не нужно, потому что она предпочитает мясо, и тем не менее ревностно охраняет свежую и сочную копёнку от посягательств многочисленных желающих. Он ведь не ревнив, - напомнил себе Флинт. Не ревнив! И попытался оправдать свою неприязнь к пастору тем, что Миранда заслуживает лучшего. Но кого именно, он и сам не знал.

Флинт побагровел, осознав свою ошибку, вернее  - непростительную рассеянность, причиной которой была неотступная тревога за предстоящее плавание. Но ведь он приехал к Миранде не для того, чтобы ненароком обидеть ее невниманием, а чтобы...Что? Он вынужден был признать, что хотел повидать Миранду перед отплытием не столько для того, чтобы передать ей жемчуг, но главным образом затем,  чтобы хоть немного расслабиться и успокоиться в доме, наполненном ее присутствием и почти материнской заботой. Ничего подобного он не знал с тех пор, как поселился в стылом дортуаре еще с двумя дюжинами таких же, как и он сам, двенадцатилетних мальчишек. А потом в течение многих лет его единственным домом был грязный, пропахший крепким мужским потом мичманский кубрик, бессонные ночи под проливным дождем и ледяным ветром, тощий морской паек и его вечный спутник: грызущий голод.
Печенье, кекс и бисквит выглядели равно аппетитно. Флинт протянул руку к имбирному печенью, но тут же передумал и взял благоухавший тмином ломтик кекса.
- Иногда я жалею, что вы принадлежите к слабому полу, миледи, - позволил он себе ещё одну неловкую шутку. - Клянусь, что в противном случае я бы на коленях умолял вас занять вакантное место кока на "Морже". Но поскольку это невозможно, позвольте мне захватить с собой немного печенья: первые дни после отплытия самые тяжелые и мне будет нужно что-то такое, что служило бы напоминанием о наших вечерах за чашкой чая.

- Сегодня ночью.
Всего два слова, но, возможно, их эффект будет подобен пушечному ядру, разрывающему в клочья не только человеческие тела, но и гораздо более крепкую обшивку корабля.  Разумеется, Миранда имела право поинтересоваться, отчего же он не приехал к ней раньше, не провёл с ней день или два, а то и целую неделю: на её месте любая другая женщина забросала бы его вопросами и горькими упреками. Но леди Гамильтон никогда не опускалась до того, чтобы выдать свои истинные чувства. А впрочем, что он на самом деле знает о них? Одни догадки - если он когда-нибудь и давал себе труд строить предположения о такой туманной субстанции, как женская душа. Он мог уверенно проложить курс "Моржа" и рассчитать приблизительные сроки плавания, руководствуясь картой течений и знанием розы ветров, характерной для того или иного участка океана. Но душа женщины оставалась для него такой же тайной за семью печатями, какой была лоция для юнги, впервые ступившего на борт корабля.
- "Морж" снимается с якоря сегодня ночью, - повторил он, не глядя на Миранду, но пристально рассматривая тарелки с десертом, как будто решал, съесть ли ему ещё кекса или попробовать бисквит. - Я не хочу, чтобы весь Нассау знал, в каком направлении мы отплываем.
Пустая отговорка, однако правдой было то, что даже его собственная команда толком ничего не знала. Он дал недвусмысленные распоряжения Гейтсу и Билли Бонсу нынешним вечером не отпускать на берег никого и зорко следить за тем, чтобы бочки с ромом внезапно не дали течь. Новый член команды, Ричард Марлоу, явился на борт судна ещё позавчера, зная лишь то, что "Морж" должен  взять курс на Ямайку и питая надежду (возможно, - напрасную), что встретит там капитана Мак-Вильямса. Квартирмейстер и боцман знали гораздо больше судового клерка, однако согласились, что настоящую цель плавания команде можно разъяснить лишь тогда, когда капитан Флинт убедится в том, что его партнёр Мак-Вильямс выполнил свою часть договора.

- Мне придется разделить угощение с командой, душа моя. Э-ээ... с частью команды... - Флинт с некоторым сомнением посмотрел на крышку коробки, поставленной Мирандой на столик для рукоделия. Интересно, что скажет его квартирмейстер, увидев амуров, порхающих по голубым эмалевым небесам? А впрочем, умудрённый жизненным опытом Гейтс скорее всего благоразумно промолчит, а вот боцман...Билли Бонс был молод, за словом в карман не лез и мог отпустить какую-нибудь остроту, не задумываясь о последствиях.
Флинт хотел попросить Миранду пересыпать печенье в какую-нибудь другую ёмкость, но удержался от этого порыва, - к тому же коробка, насколько он мог судить по её размерам, легко поместилась бы в седельной сумке.
Он всё же взял с тарелки печеньице и положил эту сладкую облатку в рот, - она быстро растаяла на языке, оставив на память о себе лёгкое, чуть покалывающее имбирное послевкусие.
- Твоё печенье, особенно если запивать его испанским вином, похоже на святое причастие, - совершенно искренне сказал он и потянулся за следующим кругляшом.

Флинт молча накрыл руку Миранды своей,  придавливая хрупкую кисть к столешнице и царапая нежную женскую кожу мозолистой ладонью, - слишком велика была разница между его огрубевшей рукой простолюдина и  хрупкой кистью аристократки, пусть и потерявшей часть своей былой белизны и огруглости благодаря воздействию палящего солнца и ежедневного физического труда. Ни того, ни другого эти руки не знали в Лондоне, но в Нассау леди была вынуждена взвалить на себя почти непосильную ношу служанки, и он часто задумывался, нет ли в этом самопожертвовании какой-то скрытой подоплёки. Он мог бы купить ей хоть дюжину рабынь, но Миранда с самого начала твердо дала понять, что не хочет окружать себя слугами - по крайней мере здесь, в Нассау. Что, если ее каждодневные усилия на ниве домашнего хозяйства были попыткой отвлечься от тягостных мыслей, отгородиться от той бездны, которая влекла ее к себе так же беспощадно, как и его самого? Бездны отчаяния, бездны безумия, в которую погрузился Томас? Ему было проще: на борту "Моржа" он мог думать лишь о ежечасных, ежеминутных вещах. Глухая тоска по прошлому наваливалась на суше, особенно во время его кратких визитов к Миранде: она сама была живым напоминанием того, что он потерял либо не сумел спасти.
Флинт переплёл пальцы с пальчиками Миранды: скупая ласка, но и она потребовала от него немало мужества и душевных сил.
- Заберу. Спасибо тебе, mon cœur.
Слова, которые так часто (слишком часто!) говорил ему Томас, сорвались с губ вопреки его воле. Почему он не произнёс их на английском? Миранда легко могла догадаться, кто их автор: её муж любил жонглировать французскими оборотами, уместными разве что в сочинениях либертинов.

При упоминании нового судового клерка Флинт отнял руку, высвобождая пальцы Миранды. Он действительно ничего ей не сказал, но не столько потому, что она не спрашивала, а скорее повинуясь тайной надежде. Да, он надеялся, что Марлоу передумает плыть на Ямайку, но его надеждам не суждено было сбыться. Приветствуя нового судового клерка на борту "Моржа", он не заметил отсутствия трости, поскольку голова его была занята более насущными делами. Марлоу сумел скрыть свой недостаток - Бог весть, как ему это удалось. Воистину, охота повидать Мак-Вильямса была для графа Рамси пуще неволи. Флинта не интересовало, нашел ли Марлоу общий язык с командой: как только они достигнут Ямайки, место судового клерка снова освободится. Насколько необходим был клерк Монтагю Мак-Вильямсу, оставалось лишь догадываться. Но это не его головная боль, а потому не о чем и говорить.
- Сомневаюсь, что в ближайшее время тебе удастся свидеться с графом Рамси, душа моя.Он выразил желание наняться в команду, и я его нанял. Сейчас он находится на борту "Моржа" и, надеюсь, изучает судовой журнал и опись грузов, которые нам удалось захватить в последние полгода. Пусть трость останется здесь: он и без неё выглядит бельмом на глазу команды. А вот чай, с твоего позволения, я захвачу с собой.
 

Флинт бросил на вдову Томаса испытующий взгляд и потянулся за новым печеньем. Если не вникать в подробности, их взгляды совпадали, однако он понимал, что согласие это мнимое и поверхностное. В словах Миранды явственно проскользнула жалость к собрату по сословию: граф Рамси был человеком ее круга, человеком из ее личного прошлого, и она сочувствовала ему, как мать или сестра. В его же собственном отношении не было и намёка на подобные милосердные чувства. Потревожив скелеты, спрятанные в рундуке памяти, Флинт вынужден был признать, что согласился взять Марлоу в плавание лишь по одной причине.  Томас Гамильтон  разрушил его жизнь, жизнь простолюдина, и сейчас у него появилась прекрасная возможность посмотреть на то, как под влиянием другого простолюдина жизнь аристократа Марлоу разрушится так же легко, как крошится имбирное печенье...  Во всем этом было что-то пьяняще привлекательное, какая-то вывернутая наизнанку справедливость, хотя к самому Марлоу он не питал враждебных чувств и даже попытался предупредить его о последствиях. Но разумеется, Миранде он об этом не скажет.
- Опыт подсказывает мне, что аристократы гораздо крепче, чем кажутся на первый взгляд, душа моя.
Флинт выдавил из себя улыбку, но при этом сжал пальцы, державшие очередной рассыпчатый кругляш, так сильно, что на безукоризненно чистую скатерть посыпались крошки.
- Если море не убьет его, то ( вне всякого сомнения!) сделает его сильнее.
Море и капитан Мак-Вильямс.