-Угу, поговори мне еще...- буркнул Джек, снимая с пояса мягкий кушак и начиная связывать им руки Мэри. - Ничего: посидишь пять дней в трюме с крысами, может и раздумаешь огрызаться. О сыне бы лучше подумала: как он без тебя расти будет? Небось черномазые твои опекунство над ним не оформят. А я тоже под Богом хожу, как любой моряк.
Его бесило упрямство и самомнение Мэри. Так и бы и дал хорошего подзатыльника. Но все, что он сделал, - открыл дверь и подтолкнул  пиратку к выходу, думая о том, что надо отдать приказ заковать всех пленников в ножные кандалы, после чего развязать им руки. Пять дней без жратвы они не протянут, а кормить их с ложки было некому.

Джек отвел "Марка" обратно к другим пиратам и приказал Эбботу, - боцману на "Мэри", - заковать всех  в ножные кандалы, но после того развязать им руки и выдать по порции похлебки с солониной. Сам вернулся на шканцы и стал наблюдать за тем, как Эббот с двумя подручными выполняет его приказ, награждая пленников отборными ругательствами и затрещинами за малейшее проявление неповиновения. Приволакивая раненую ногу, к нему подошел Блумингдейл, и мрачно ухмыльнулься, показав острые, как у волка, зубы:
- Неплохая прибавка к жалованью, кэп: за каждого висельника нам выдадут по двадцать фунтов. Жаль, главаря упустили - еще сотня золотых уплыла из-под носа.
Джек кивнул, не отрывая глаз от "Марка", перед которым один из матросов только что поставил помятую оловянную миску с подтухшей бурдой.

Стиснув зубы, Джек смотрел на то, как «Марк» отбросил миску с дурно пахнущей бурдой и тут же получил тычок в зубы от Эббота. Ему стоило огромных усилий не охолонить боцмана, но сердце мучительно сжалось от угрызений совести и страха за Мэри: в гневе она могла отчебучить что угодно. Он подумал о том, изменились бы его чувства, если бы не Джонни, и понял, что нет, не изменились бы. Мэри застряла в его сердце занозой, и наличие или отсутствие общего ребенка не могло ничего изменить. Но сейчас он был повязан по рукам и ногам званием капитана и охотника за пиратами.
- Мистер Эббот! – гаркнул он, - Как только эта мразь набьет пузо нашими разносолами, всех в трюм!
- Есть, сэр! – откликнулся боцман и пнул пирата, скривившегося при виде протухшего куска солонины, в котором копошились черви.
Блумингдейл наблюдал за происходящим с видимым удовольствием бывшего моряка королевского военного флота.
- Дерьмо! – отчетливо сказал он и отправил в рот порцию жевательного табака. – Будь моя воля, я бы их всех вздернул тут же, не дожидаясь решения губернатора.

После скудного перекуса всех пиратов согнали в трюм под аккомпанимент грозного рыка Эббота, сыпавшего такими отборными проклятьями, что хмурилось даже небо, снова затянувшееся грозовыми тучами. Джек вернулся в свою каюту и начал просматривать бумаги, взятые со шлюпа, желая отвлечься от мрачных мыслей, теснившихся в голове. К пиратскому шлюпу эти бумаги никакого отношения не имели: по какой-то причине пираты забрали их с захваченного ими приза вместе с грузом. Джек подозревал, что Мэри заставила Бена сделать это для того, чтобы быстро составить представление об истинной стоимости и количестве награбленного. Наверняка после этого она планировала уничтожить все бумаги, чтобы не оставлять улик. Джек бумаги уничтожать не собирался: их надо было отдать губернатору, чтобы они фигурировали на суде, который должен был состояться в Кингстоне над шайкой морских разбойников. Суд будет скорым, - в этом Джек не сомневался. И если бы среди пиратов не было Мэри, он бы сидел да радовался удачной охоте. Однако радости не было и в помине: отложив бумаги, он налил себе рому и задумался над тем, как ему вызволить Мэри из лап королевского правосудия. Если бы она не была так зла на него, трюк с превращением в женщину, который он ей предложил, мог бы сработать, но Джек сомневался, что после разговора в каюте она будет его слушать. Единственное, что он понимал, - это то, что его корабль должен войти в порт Кингстона ночью, когда легко "потерять" одного из пленных. Так и не придя к какому-то определенному решению, Джек сосредоточился на содержимом бутылки и просидел в ее обществе до наступления темноты, потихоньку пьянея и прислушиваясь к скрипам и стонам корабля и завыванию ветра.

Перед тем, как отправиться спать, Джек еще раз переговорил с квартирмейстером, приказал выдать всем членам команды по доброй порции рома, лично проверил вахтенных и охрану, выставленную  у трюма с пленниками, хотя в сущности это было заботой боцмана, и оценил ближайшие погодные перспективы. Небо было затянуто тучами, дул холодный норд-ост и моросил противный мелкий дождичек, но в целом никаких угрожающих признаков приближения урагана он не заметил.
Между тем мысли его крутились вокруг Мэри и всего, что было с нею связано. Она отказалась от еды и сейчас находилась в трюме, кишевшем крысами. О чем она думала? Наверняка строила планы изощренной мести своему любовнику, представляя, как разрежет его на куски или целиком бросит на корм акулам.
Джек подавил тяжелый вздох: угораздило же его полюбить женщину, которой надо было родиться мужчиной. Если бы она была другой: такой же тихой и покорной, как большинство ее товарок, сидела бы сейчас не в вонючем, покрытом плесенью трюме, а у веселого огня, пылавшего в очаге и с Джонни на руках, напевая бы ему колыбельную, или слушала бы шанти, которые играла музыкальная шкатулка... А главное - ждала бы возвращения мужа, то есть капитана Джека Рэкхема.
Злобно выругавшись в адрес судьбы, подсунувшей ему такой неудачный расклад, капитан Рэкхем вернулся в свою каюту и завалился спать, не сняв сапог.

Джек заснул мгновенно - повлияла усталость и ром, залитый в почти пустое брюхо. Во сне к нему явился губернатор  Ямайки: сэр Николас сидел на вершине небольшой пирамиды из золотых слитков и сурово взирал на охотника за пиратами. Его гладко выбритая голова, не прикрытая напудренным париком, блестела от бликов, которые отбрасывали горящие свечи. Поодаль от него почему-то стояла чернокожая рабыня, в которой Джек с удивлением узнал Гбемизолу. В руках у неё был туго запеленутый свёрток, и Джек тщетно пытался рассмотреть, что или кто в нем находится.
Почему-то это казалось ему по-настоящему важным: гораздо важнее того, что губернатор взгромоздилсяна груду его, Джека, золота, и не собирался с неё слезать.
Сэр Лоус тем временем выставил в сторону Джека указательный палец и произнёс:
- Ты облажался, Рэкхем! Крепко облажался!
Джек хотел возразить, что это не так: ведь он захватил пиратский шлюп вместе с ценным грузом! Но в этот момент свёрток в руках Гбемизолы зашёлся истошным плачем...
Джек рывком сел на постели, хватая ртом воздух. Воздуха не хватало, и он встал и наощупь пробрался к двери каюты, чтобы выйти на палубу. Открыв дверь, он оказался лицом к лицу с тёмной фигурой, от которой веяло совсем не дружескими намерениями. Опешив, он потянулся к поясу за оружием, но рука ухватилась за ткань вместо металла: и саблю, и пистолеты он оставил на столе перед тем, как лечь спать.

Джек рухнул на пол каюты, как подрубленный молодой дубок. Его длинные ноги застряли в проходе, и один из троицы нападавших споткнулся об них и упал рядом с ним. Из носа у Джека потекла теплая струйка крови, боль была адская, но он все же ухитрился перевернуться, навалился на упавшего пирата, схватил его за голову и несколько раз крепко приложил о дощатый пол.
- Ах ты с-сука, - прошипел он ругательство, которое в равной степени могло быть адресовано как пирату, так и Мэри. Злость душила его, но он понимал, что привидевшийся ему сон был, что называется, в руку: он облажался, страшно облажался. Раз Мэри добралась до его каюты, значит, на палубе больше нет никого из его команды: все либо убиты, либо связаны.

Удар кулаком по голове был достаточно силен, чтобы лишить Джека носа или глаза, если бы пришелся именно туда. Однако Рэкхем-старший всегда утверждал, что у его сына голова чугунная, и по-видимому, он был прав, потому что Джек даже не потерял сознания, хотя в башке у него зазвучал церковный набат. Шепот Мэри, - злой, холодный и надменный, - привел его в чувство быстрее, чем это сделал бы  ушат холодной воды. В то, что кто-то из команды уцелел, он не верил: ну разве что Бэнкс-младший, часто засыпавший в самых неожиданных местах, куда нападавшим не пришло бы в голову заглянуть. Но от клерка толку было мало: если он и понял, что судно захватили освободившиеся пираты, показываться  им на глаза он бы ни за что не стал: скорее всего, забился бы в самый темный угол и дрожал бы там от страха.
Джек зарычал и схватил Мэри за ноги, дернув на себя. Эта женщина была создана ему на погибель, это он уже понял. Но не собирался сдаваться, даже если ему и грозила верная смерть от ее руки.

Джек лягался как взбесившийся жеребец: руки ему заломили за спину. Отчаявшись, он впился зубами в ляжку одного из пиратов и тот заорал и двинул ему локтем по шее, отпустив при этом его руку. Джек схватил его за волосы и наугад ткнул головой, - удачно, поскольку вслед за эти раздался глухой удар и пират снова взвыл. И все же силы были не равны и очередной удар по затылку погрузил капитана Рэкхема в блаженное беспамятство, где не было ни пиратов, ни разъяренных дьяволиц, ни губернатора Лоуса.

Джек открыл глаза: голова гудела, а все тело ломило так, как будто его бессчетное количество раз протащили под килем. Он попытался пошевелить конечностями, но обнаружил, что руки крепко привязаны к спинке, а ноги - к ножкам стула. Пошевелив языком он с облегчением убедился, что по крайней мере ему не заткнули рот кляпом и пошарил глазами по каюте. Мэри сидела за его столом, разбирая бумаги.
- Ну что, довольна? - просипел он. Глотку саднило от жажды и из нее вылетали каркающие, сиплые звуки.

Джек понюхал содержимое кружки, как будто опасался, что Мэри, чтобы дополнительно поглумиться над ним, заставила помочиться в нее одного из своих подельников, страдающего французской болезнью. Но все, что он учуял, был запах забористого рома. Тем не менее пить из ее рук ему не позволяла гордость. Поэтому он отшатнулся и процедил сквозь зубы:
- Ишь какая заботливая... Ты бы лучше о сыне так заботилась, а не шлялась где ни попадя  со всякой швалью.
А в голове билась единственная мысль: что с командой? Выжил ли кто, кроме него, или всех порешили пираты: и спящих в гамаках матросов, и вахтенных? Выстрелов он не слышал, значит все было проделано тихо и быстро, при помощи ножей и удавок.

Джек аж задохнулся, когда ему в лицо выплеснулся ром. Некоторое время он хватал ртом воздух, чувствуя как нещадно щиплет и саднит кожу, и мотал головой чтобы остудить лицо.
- Совсем озверела?! - немного придя в себя, рявкнул он,- А если б мне эта дрянь в глаза попала? Так и ослепнуть можно!
Впрочем, он сомневался, что Мэри есть дело до его состояния. Ехидна! Злобная, безжалостная пиратка, которой что муху раздавить, что человека отправить к праотцам. Вся любовь улетучилась в один миг, ему ни смотреть на неё, ни разговаривать с ней не хотелось. Но для порядка он все же поинтересовался:
- Всех порешили или кто-то ещё, кроме меня, жив?

Джек только фыркнул презрительно, даже отвечать не стал. Женщины! Вечно приписывают другим собственные мысли. Он что, должен был вместо того, чтобы сопротивляться, вежливо расшаркаться и спросить, а что там с его командой?
Судьба команды была ему и так ясна: всех перебили, а его Рид оставила в живых лишь по одной причине: чтобы помучался перед смертью. Интересно, какой конец она ему заготовила? Килевание? Прогулку по доске? Или привяжет голым к мачте и заставит своих поганцев закидать его гнилыми мочеными яблоками, а потом собственноручно перережет любовнику горло?
А Джонни так никогда и не узнает, кто его настоящий отец. Эта мысль заставила его прервать молчание:
- Ну что, скажешь Джонни, что его отец, капитан Джек Рэкхем, геройски погиб в боях за испанское наследство? Это мое последнее желание, а такие надо выполнять
Джек пошевелил руками, надеясь, что веревки ослабли, но тот, кто его связывал, сделал это на совесть. Джек засвистел шанти, звучавшее первым, когда открывали музыкальную шкатулку, которую он купил в Кингстоне для Мэри.

От такой заявы Джек перестал свистеть и снова фыркнул, а от того, чтобы сплюнуть на пол, его удержала лишь старая морская примета: плевать на палубу не к добру!
- По моим? - переспросил он. - Чья бы корова мычала... Хотя в целом ты права: море у Джонни в крови!
Если бы руки у него не были связаны за спиной, он бы стукнул себя кулаком в грудь, чтобы дать понять Мэри, чью именно кровь унаследовал Джонни.
- Другое дело - воспитание, - важно промолвил он и скосил глаза на мать своего первенца. - Если бы я его воспитывал, вырос бы из него честный моряк. А вот что он от тебя переймет, какие ухватки да привычки - об этом я даже думать боюсь.
Уев таким образом Мэри, он снова засвистел, но на этот раз неаполитанскую песню о любви рыбака к селянке, проигнорировав слова Мэри о том, что она оставит его в живых: он ей не верил даже на кончик своего мизинца.