Джек и не подумал свалить подобру-поздорову.
- Ревнуешь? - ухмыльнулся он, довольный, что сумел-таки пронять Мэри. Но ему не хотелось, чтобы из-за него пострадала хорошенькая рабыня, поэтому он добавил. - Не буянь: я ни одну из твоих девок пальцем не тронул. А знаешь, почему? Потому что сам этого не хотел. А вот тебя с удовольствием бы потрогал...
Джек понимал, что нарывается на большие неприятности, но в данный момент руки Мэри были заняты Джонни, поэтому он и вел себя так дерзко. С одной стороны, его это устраивало, с другой хотелось, чтобы Мэри наконец положила ребенка в колыбель и дала ему возможность к себе подступиться. Видя, как она полыхнула от ревности, Джек преисполнился уверенности, что стоит ему обнять свою гневливую любовницу, как она тут же сдастся без боя.
- Ты бы сынишку положила в кроватку, - посоветовал он. - А то еще уронишь ненароком...

Джека охватила злость, да такая, какую он не испытывал давно. Не потому, что его авансы отвергли, - в конце концов, Рид была не единственной женщиной в мире, с которой он мог покувыркаться в постели: все шлюхи и рабыни Вест-Индии были к его услугам, - только помани, не забыв продемонстрировать туго набитый кошель. Любовь? Плевать Джек хотел на любовь, когда у него распирало штаны. Но мальчонка, уютно устроившийся на  руках матери и таращивший на Джека свои черные, как сливы, глазенки, как две капли воды походившие на его глаза, - это было совсем другое дело. Это был его сын: теперь Джек мог бы поклясться в этом на Библии в присутствии главного вест-индского судьи. И  на него ему было совсем не наплевать, что бы там не думала Рид. Он имел право видеться с сыном, когда захочет, быть частью его жизни, и не подвести Джонни так, как подвел его собственный отец.
- Уже бегу, леди, -волосы вперед,  - ответил он, протягивая Джонни палец, за который тот сразу же ухватился и потянул себе в беззубый слюнявый рот, от чего у Джека подпрыгнуло сердце. - До встречи, сынок! Скоро свидимся.
Джек осторожно отнял палец и, не удостоив Рид взглядом, прошествовал к выходу.

Джек вышел из таверны, кипя от гнева. Мэри выставила его из своей жизни так решительно и бесповоротно, как  будто выбросила заплесневевший сухарь. Вот кем он для нее являлся: паршивой плесенью, от которой надо было избавиться как можно скорее! Если бы не Джонни, Джек плюнул бы и выбросил ее из головы, - по крайней мере, он очень хотел верить, что все было бы именно так. Но Джонни соединял их жизни крепче, чем иных людей узы законного брака, а если Мэри этого не понимает, - что же, придется ей смириться с тем, что отец ребенка имеет кое-какие права: не на нее, а на своего сына.
- Справный малец! Вылитый я! - произнес Джек вслух и его губы сами собой разъехались в широкую и гордую ухмылку.
В голове у него складывался план, и вернувшись на корабль, он первым делом растолкал квартирмейстера, храпевшего в гамаке, и устроил ему форменный допрос насчет кингстонских лавок.
- Зачем вам это? - тараща опухшие ото сна и рома глаза, изумленно спросил квартирмейстер, когда Джек начал дотошно выведывать у него, кто в Кингстоне торгует детскими игрушками.
- Надо! - ответил Джек. - Кстати, как насчет батата? Ты достаточное количество купил?
Лицо квартирмейстера перекосила досадливая гримаса:
- Снова эту дрянь жрать... Команда скоро взбунтуется, помяните мое слово
- Лучше от цинги подохнуть, да? - возразил Джек. - Лучше без последних зубов остаться - ты это мне хочешь сказать? Испанцы небось не дураки, раз вместо собачьих галет берут в плавание сырой батат? Ладно, давай-ка дальше. Так ты говоришь, что игрушечных дел мастер живет на Орандж-стрит?
- Ну да, именно об этом я вам и толкую, - подтвердил квартирмейстер. - Там  табачная лавка, - я туда вчера заходил, ну и запомнил вывеску на соседней. Вернее, это и не вывеска вовсе, а козырек над входом, и на нем фигурки кружатся, как на церковных часах. Да вы ее ни с чем не спутаете: у входа толпа черномазых нянек с ребятишками: стоят и глазеют, ни проехать ни пройти.
Отпустив квартирмейстера досыпать, Джек и сам улегся на тюфяк, покрытый простынями, но чертовы клопы не давали ему заснуть, и через некоторое время он вскочил, ругаясь и проклиная кровососов на чем свет стоит, и занялся выбором камзола для завтрашнего похода по лавкам и последующей встречи с сыном. Вытряхнув из сундуков весь свой гардероб, он начал придирчиво осматривать одежду, большая часть которой была сшита на заказ у лучшего портного на Бермудах - старого еврея из Гранады, вот уже лет пятнадцать как обшивавшего губернаторов и наиболее богатых и уважаемых колонистов. Джека к нему направил Генри Дженнингс, - сам большой щеголь, как, впрочем, и большинство бывших пиратских капитанов, любивших пустить пыль в глаза. Проведя за этим увлекательным занятием не менее часа, Джек остановился на камзоле из бархата малинового цвета, щедро расшитого золотым шнуром и украшенного большими пуговицами: такими большими и тщательно отполированными, что в каждую из них можно было смотреться, как в зеркало. К камзолу прилагались отличные штаны из индийского ситца-калико в желто-зеленую полоску, и Джека совершенно не смущало то, что по расцветке они не подходили к камзолу. Ситцевые штаны были для капитана Рэкхема тем же, что вывеска для преуспевающего торговца. Налюбовавшись на камзол, он с большими предосторожностями извлек из другого сундука парадную шляпу с перьями: старая треуголка для подобного случая не годилась.  Разложив все вещи на койке, Джек под завязку наполнил кошель монетами и перешел к самому трудоемкому делу: соскребанию щетины со своих впалых бронзовых щек. Покончив и с этим, он позвал вахтенного, которому все едино нечем было заняться, и отдал ему сапоги, чтобы тот их как следует начистил.
Как только солнце осветило своими лучами пыльные улицы Кингстона, на берег, бряцая абордажной саблей и сверкая золотыми перстнями на пальцах, сошел капитан Джек Рэкхем - краса и гордость флотилии Генри Дженнингса. По крайней мере сам он считал именно так.

Все утро Джек провел в лавке игрушек, и это удовольствие было не сравнить ни с чем - никакой бордель и рядом не стоял. У самого Джека в детстве игрушек не было: как и большинство детей, он обходился тем, что под руку попадалось: делал кораблики из ореховых скорлупок и обрывков промасленной бумаги, в которую уличные торговцы заворачивали жареную рыбу, выстругивал из обломков дерева небольшие ножи, и собирал обрезки ситца в мастерской отца, чтобы потом сшить из них тряпичные мячики - иголкой и ниткой сын потомственного портного и торговца таканями научился орудовать раньше, чем ложкой. Он бы и сейчас охотно шил себе штаны и камзолы, но решил, что не капитанское это дело, а к тому же хотелось пустить пыль в глаза, рассказывая всем вокруг, что он шьет себе одежду у личного портного губернатора Бермуд и коммодора Дженнингса.
Джек ходил по лавке, рассматривая и ощупывая каждую игрушку и отставляя в сторонку те, что казались ему наиболее подходящими для подрастающего мальчугана. Он понимал, что слабые ручонки младенца не смогут удержать ни ярко раскрашенную деревянную саблю, ни копию кремневого пистолета, а на деревянную лошадку с пышной гривой, сделанной из настоящего конского волоса, и с миниатюрной копией седла Джонни сможет сесть года через три, не раньше. Но остановиться он не мог и представлял себе, как вместе с сыном расставляет на ковре крошечных оловянных пиратов и моряков королевского флота и объясняет ему, как называются паруса и мачты на красавице-бригантине, украшенной носовой фигурой в виде пышногрудой красотки с рыбьим хвостом. По борту бригантины сусальным золотом было выведено название: "Ундина", а пушечные порты открывались легким нажатием пальца, выпуская наружу пушечные стволы.
- Сыну подарки выбираете, сэр? - почтительно спросил Джека владелец лавки, он же создатель всех диковин, в ней выставленных.
- Сыну! - кивнул Джек и попросил, - Заверните все по отдельности.
Его взгляд упал на лакированную шкатулку и он откинул крышку. Зазвучала тихая мелодия - печальная, как все шанти, и под нее в центре шкатулки закружились пират и темноволосая красавица в красной юбке.
- Ох! - выдохнул Джек. - Вот это да! Эту тоже заверните.
- Сорок фунтов, сэр, - вежливо намекнул торговец. - Слишком сложный механизм - изготовлен в Базеле. Играет две дюжины разных шанти.
Джек прикусил губу. Шкатулка должна была понравиться Мэри, - она любила напевать шанти, - но он был уверен, что его подарок отправится на ближайшую навозную кучу или в огонь.
- Заверните, - твердо повторил он. - И еще мне нужны...
Он в нескольких словах объяснил лавочнику, что, вернее, кто ему был нужен.
Спустя час ко входу "Необитаемого острова" подошла процессия, которая бы произвела фурор в Лондоне, но в Кингстоне подобные события никого не удивляли. Впереди , положив руку на рукоять абордажной сабли, вышагивал высокий господин, разодетый в одежды, соперничавшие красками с опереньем попугая, а за ним тянулась процессия из дюжины черных, как чертенята в преисподней, мальчишек, каждый из которых нес перед собой коробку, упакованную в серебряную бумагу. Джек не стал открывать дверь - громко ударил по ней три раза рукоятью пистолета и снова заткнул его за пояс. Выглянувшая из деверей таверны Гбемизола сначала оторопела, а потом, узнав в сверкающем павлине своего щедрого знакомца, широко распахнула дверь.
- Где хозяйка? - отрывисто спросил Джек, оглядывая зал. Мэри было не видать - возможно, ушла на кухню или порола обленившуюся рабыню. Но Джек решил больше не заходить в таверну с заднего крыльца: отныне он будет входить туда только с парадного, смело и гордо, нравится это матери его сына, или нет.
- С Джонни она, во дворе... - прошептала Гбемизола,у которой глаза разбежались при виде коробок, в которох явно пряталось что-то хорошее. - Сейчас я ее позову, капитан Рэкхем. И, взметнув юбки, рабыня заторопилась к задней двери.
В обеденном зале повисла тягостная тишина: все рассматривали Мидаса, явившегося к прекрасной трактирщице с ворохом подарков. Особый интерес вызывала лошадка, которую упаковывать не стали из-за относительно больших размеров. Джек повел бровью и чернокожие лакеи водрузили лошадку на стойку, за которой обычно стояла хозяйка "Необитаемого острова", а рядом выстроились коробки с остальными подарками.

Джек окинул взглядом обеденный зал: все эти рожи ему доверия не внушали. Склонившись к уху старшего из своей временной команды, - смышленому темнокожему мальчишке лет тринадцати по имени Сол, - он шепнул ему:
- Хватайте подарки и дуйте все дружно наверх, в детскую. Последняя дверь справа по коридору. Оставьте все там и ждите меня на улице.
Прихватив с собой сверток с музыкальной шкатулкой, Джек пошел вслед за Мэри. На кухне не было никого, даже толстозадой кухарки, но ароматы жареного и тушеного мяса, пряных специй и свежеиспеченного хлеба витали в горячем, насыщенном паром воздухе, и у Джека, у которого со вчерашнего вечера не было во рту  маковой росинки, закружилась голова и подвело живот. Поставив шкатулку на край стола, он  снял шляпу, взял с блюда горячую кукурузную лепешку, обмакнул ее в блюдце с патокой и принялся жевать, не отрывая взгляда от Мэри с младенцем на руках. Джонни, кажется, узнал Джека и разулыбался, растянув в улыбке беззубый ротик. Впрочем, приглядевшись, Джек рассмотрел у него во рту крохотный белый зуб.

Джек  сел на табурет и пододвинул к себе блюдо с лепешками и тарелочку с кружком коровьего масла, уже подтаявшего по краям. Но прежде, чем продолжить трапезу, сорвал обертку с музыкальной шкатулки и открыл ее. Зазвучала мелодия, которая наверняка была знакома Мэри, а пират со своей дамой снова закружились в танце. Джонни тут же повернулся к шкатулке, протянул к ней ручки и начал издавать курлыкающие звуки, елозя на руках у матери. Джек ухмыльнулся, довольный тем, что заинтересовал малыша подарком:
- Полезная штуковина, - сказал он, обращаясь к Мэри. -  Исполняет две дюжины  шанти. Поставь у кроватки Джонни: пусть слушает пиратские колыбельные.  Ну и остальное в том же духе, потом посмотришь. Я так решил: надо о себе сыну памятку оставить. Жизнь у моряка непредсказуемая: может, вернусь из рейда, а может, и нет.
Джек принялся за лепешки и стал уминать их с таким усердием, как будто только что высказанное им мрачное предсказание ничуть его не волновало.

Джек перестал жевать и посмотрел на Мэри:
- Мне счёт никто не предъявлял. Может, ты и права, да только мне  ни о чем таком не известно.
Он отодвинул блюдо с лепешками и закрыл шкатулку. Мелодия оборвалась, и Джонни тут же разразился плачем. Джек поспешно открыл шкатулку снова и малыш замолчал, зачарованно прислушиваясь к печальной, но красивой мелодии и следя взглядом за кружением двух фигурок.
- Дай подержать, - грубовато попросил Джек и взял Джонни из рук Мэри. Усадил на колено, осторожно придерживая ему спинку, окунул кончик пальца в патоку и мазнул ею по губам ребенка. - Сладко, правда? У твоей матушки такие же сладкие губки, сынок, а вот нрав суровый, как... Ну да ладно, все равно она - самая лучшая, так что по крайней мере с матерью тебе повезло...
Джек снова посмотрел на Мэри:
- Знаешь, что самое для меня плохое в этом? То, что ты везде растрезвонила, что Джонни - от твоего первого мужа. То есть я понимаю, что ты это сделала для его же блага, да иначе поступить и не могла. А только теперь, даже если я на тебе женюсь и сделаю тебя миссис Рэкхем, мой собственный сын будет считаться мне пасынком и носить фамилию Рид.

- Так я не о себе говорил, а о других, - возразил Джек, покачивая ногой, на которой сидел Джонни, отчего малыш залился смехом. - Мне твои деньги ни к чему: я твоей рабыне сказал, что хочу у тебя таверну купить, лишь для  того, чтобы объяснить свое внимание к тебе и Джонни. У меня своих денег навалом - девать некуда. Правда, большая часть не здесь, а в Лондоне. Слышала о "Компании Южных морей"? Я в апреле по совету Дженнингса на все деньги, что мне полагались из моей доли, купил акций по цене триста фунтов - не сам, конечно, а через хитрого жучка, поверенного губернатора Лоуса, который есть не кто иной, как лепший друг нашего коммодора. А в августе он же по указанию Лоуса их продал по тысяче. Вот и считай, сколько я в результате получил. А сколько получили Лоус и Дженнингс даже и говорить не буду. Самое главное, что если бы не они, я бы всего лишился: в сентябре компания обанкротилась... А ко мне мой куш скоро приплывет прямо в руки, то есть в Кингстон: по моим расчетам примерно недели через две, на торговом корабле, принадлежащем самому губернатору Лоусу, смекаешь? И вот подумай, Мэри: кому мне такие деньжищи оставить, если у меня ни жены, ни детей, ни даже троюродной тетки в Англии? Подумай о Джонни: все мы под Богом ходим, случись что со мной или с тобой - кто о нем позаботится и на какие шиши?
Джек прекратил раскачивать и подбрасывать на колене Джонни и вздохнул:
- Мать у тебя - Фома неверующий: все ей надо доказывать. А что тут доказывать, когда только слепой не заметит, что мы с тобой, - как две горошины из одного стручка? Вот и я это заметил, как только тебя увидел, сынок.

О финансовой пирамиде "Компания Южных морей" читайте здесь: https://sciencepop.ru/kto-vybrosil-deng … nye-morya/

Джек хотел ответить, но тут почувствовал на своем колене влагу. Приподняв Джонни, он убедился, что его подозрения верны: малыш надул в штаны, только не в свои, которых у него не было, а в отцовские. Джек представил, как он выходит из таверны и идет по Кингстону в шляпе с перьями и насквозь мокрых штанах, и у него потемнело в глазах. Он вскочил, держа младенца на вытянутых руках, чтобы тот, чего доброго, не выдал добавки его расшитому золотом камзолу, и рысью припустил из кухни наверх. Джонни такая скачка, по-видимому, нравилась, поскольку он не протестовал. Ворвавшись в комнату, Джек обнаружил в ней Гбемизолу, сидевшую на полу и разглядывавшую подарки, которые она уже успела освободить от оберток. Опустив Джонни в колыбель, Джек  начал стаскивать с себя штаны, лихорадочно соображая, как ему выйти из сложного положения. Рабыня, открыв рот, смотрела на него во все глаза, не понимая, что все это значит.
- Беги на улицу, - приказал Джек, избавившись от сабли, пистолетов и мокрых штанов. - Позови мальчонку черномазого - его Солом звать. Скажи, чтобы дул на "Мэри" и принес мне оттуда сухие штаны. Одна нога здесь - другая там, поняла?
Гбемизола продолжала сидеть, таращась на причиндалы Джека и на ее полных губах играла плотоядная улыбка. Джек схватил покрывало с кровати Мэри и обмотал им свои чресла, чтобы не вводить девушку в соблазн.

- Ты на что это так смотришь? Ничего интересного там нет. Беги скорей, не то твоя хозяйка меня отсюда с голым задом выставит,  - поторопил рабыню Джек, видя, что она не спешит выполнять его поручение.
Девушка не торопясь поднялась к ковра и направилась к двери, вызывающе покачивая бедрами, и по пути как будто случайно задела своим крутым бедром бедро Джека, от чего он моментально почувствовал, как напряглась его плоть, которая, увы, управлялась отнюдь не головой. Как только за Гбемизолой закрылась дверь, он вернулся к колыбельке и склонился над Джонни.
- Что значит "вытри ребёнка", а главное - чем? - вслух рассуждал Джек, глядя на сына. Малыш явно чувствовал себя преотлично: лежал на спине, пускал пузыри и сучил ножками. - Вот ведь женщины! Ни словечка в простоте не скажут! Могла бы и сама вытереть, кстати. Мать она или кто? Ладно, так обсохнешь, сынок, как и твой папаша.
Джек взял сына на руки и вынул из колыбели. Уселся вместе с ним на ковер и подтащил поближе миниатюрную копию бригантины.
- Смотри, Джонни: вот на таких кораблях моряки выходят в море. Видишь две палки? Это мачты. Та, что повыше, называется грот. А та, что впереди неё и пониже, - фок. На гроте все паруса косые, на фоке - прямые. А красотка с хвостом и буферами - ундина. Я такую однажды встретил на необитаемом острове и она мне подарила огромную жемчужину. Только никому об этом ни слова, сынок,  иначе упекут твоего папашу в Бедлам.
Джонни и не пытался что-то сказать. Впрочем, он еще и не умел разговаривать: все, что доносилось из его ротика, напоминало односложные слова. Но ярко раскрашенная фигура на носу корабля его заинтересовала, и он потянулся ручонками к полным грудям ундины.
- Говорил же - весь в меня! - восхитился Джек, видя такую сообразительность в несмышленом еще младенце. - Вот это в женщине самое главное, сын: большая, красивая грудь!

Джек успел рассказать Джонни все, что знал об устройстве бригантины, покачать его на деревянной лошадке и даже спеть, немилосердно фальшивя, пару шанти, сожалея, что музыкальная шкатулка осталась на кухне. А Гбемизола все не возвращалась, так же как и не появлялся Сол со сменой штанов. Джонни, по-видимому, устал или же соскучился по материнской груди, и начал хныкать. Джек пощупал его рубашонку: за то время, что они находились в жаркой спальне, она успела просохнуть. Он уложил ребенка в колыбель и проверил свои штаны: ситец хорошо впитывал воду, но и быстро высыхал, и Джек счел, что еще немного, и штаны можно будет надеть - если до того момента не появится Сол.
Внезапно что-то его насторожило. Он потянул носом воздух и поморщился: пахло отнюдь не розами.
- Что за пакость? - воскликнул Джек. - Джонни, сынок, ты чувствуешь эту зверскую вонь, - как будто скунс испугался?
Джонни ответил капризным хныканьем, а потом и вовсе заревел.
- Мать твою! - ругнулся Джек, склоняясь над колыбелью и зажимая нос двумя пальцами: Джонни сбросил балласт.
Сняв парадный камзол и потуже затянув покрывало вокруг бедер, он выскочил из комнаты и помчался на кухню.
- Где горячая вода? - рявкнул он, свирепея от безмятежного вида Мэри. - Джонни обделался!

Джек загремел пустыми кастрюлями и котелками в поисках подходящего сосуда, с помощью которого можно было набрать горячей воды из большого котла и наполнить ею ярко начищенный медный таз: в нём, по всей видимости, делали джем или мармелад, - в общем, что-то сладкое. Сверху доносился рёв Джонни, сводящий с ума: Джек не мог понять, как Мэри удается сохранять непоколебимое спокойствие, слыша эти звуки, напоминавшие рев раненого тюленя. У него самого дрожали руки и судорожно дергалась нога, он заторопился и выплеснул на себя с полпинты кипятка. Джек взвыл и схватился за свою набедренную повязку, уронив котелок в таз и проклиная тот момент, когда дал завладеть собой отцовским чувствам. Но гордость не позволяла ему переложить грязное дело на Мэри: она и так уже усмехалась, наблюдая за его потугами.
- Дьявол.... - подытожил Джек сквозь стиснутые зубы, и плеснул в таз холодной воды, хотя с большим удовольствием вылил бы ее на свой живот, который жгло адским огнем.
Доковыляв до комнаты, он поставил таз с водой у колыбели Джонни, который так надрывался, что его личико побагровело и стало напоминать лицо старого морского волка, тридцать лет не пившего ничего, кроме крепкого ямайского рома. Набрав побольше воздуха в легкие и задержав дыхание, чтобы выдержать предстоящую экзекуцию над своим носом, Джек опустил ревущего малыша в таз и приступил к мытью. Младенец был скользким, как рыба, и все время норовил выскользнуть из его рук, продолжая оглашать комнату громкими воплями. Наконец Джек счел, что справился с непосильной задачей и, сняв с себя покрывало, завернул в него сверкающего чистотой Джонни, оставшись в одной рубахе, которая доходила ему до середины бедра, едва прикрывая ту часть тела, которой он законно гордился. Уложив Джонни на большую кровать, Джек, брезгливо морщась, вытащил из колыбели запачканную простынку и, скомкав ее, выбросил в открытое окно - так, как велела Мэри. Туда же он выплеснул и грязную воду и, выставив пустой таз за дверь, уселся на кровать рядом с Джонни, который успокоился и лучезарно улыбался, сверкая единственным зубом и помахивая перед своим лицом крохотной ладошкой с растопыренными пальчиками.
Джек задрал рубаху и взглянул на свой живот: по коже расползалось уродливое пятно ожога.
- Хорошо, что сюда попало, - с облегчением в голосе сказал он вслух, оценив ущерб. - На пару бы дюймов ниже - и конец всему...А так еще есть надежда, что у Джонни будут братья и сестры.

- Моё орудие всегда готово к бою, - заявил Джек и задрал рубаху, чтобы Мэри смогла убедиться в том, что он нуждается в неотложной врачебной помощи. - Вот здесь помажь, если не затруднит. Жутко печёт...
На правой стороне его впалого живота горело красное пятно, но, к счастью, волдырей на нем не было. В ожидании начала лечебной процедуры Джек уставился на вырез платья Мэри и почувствовал, что его орудие помимо его воли начинает приходить в боевую готовность.
- Не тяни, - попросил он, не сводя взгляда с пышной груди, выступавшей из пены оборок. - Я не железный, знаешь ли.
Мэри была дьявольски хороша, и самое плохое, что она знала это и дразнила его своей улыбкой, насмешкой, звучавшей в ее словах, блеском глаз и волос, но главное - своей изменившейся фигурой , округлившейся в нужных местах. И все же другая Мэри - мускулистая и поджарая, - занозой застряла в его памяти, и сравнивая этих двух женщин, Джек не знал, какой из них он отдает предпочтение.

Джек приклеился взглядом к вырезу платья Мэри, а в голове у него почему-то вертелась фраза, которую корабельный хирург говорил всем своим пациентам перед тем как приступить к ампутации: "Дышите глубже!"
И Джек задышал глубоко и часто, поймав себя на мысли, что неплохо бы Мэри вплотную заняться исцелением другого его органа. Но сказать об этом напрямую он не решился, - Мэри и без того проявляла по отношению к нему удивительное, несвойственное ей терпение. Можно даже сказать, что в данный момент она была столь же заботлива, как святая Магдалина, умащавшая елеем ступни Христа. Это была кощунственная мысль даже для пирата, но образ Магдалины крепко засел в голове Джека и не давал ему покоя, пока руки Мэри порхали над его животом, смазывая ожог целебной мазью. Джек поерзал и слегка переменил положение, вынудив ловкие пальчики целительницы соскользнуть на пару дюймов ниже.
- Да-а... - пробормотал он, закрывая глаза, - Да, вот здесь... очень хорошо...